От дворца до острога

Так что можно смело говорить о крайней неравномерности в наказаниях, где простая ссылка в Сибирь на жительство, то есть занятия земледелием, ремеслами и торговлей, соседствовали с весьма суровыми и даже жестокими наказаниями, которые, однако, постепенно выходили из практики. Но можно говорить и о том, что система наказаний была социально структурирована, в соответствии с сословной структурой общества. Характер среды обитания нации, ее социальная составляющая, был детерминантой и в этой области, и перемены в социальном строе вели к изменениям в сфере наказаний.

История русской тюрьмы, каторги и ссылки – это не только самобытная профессиональная структура уголовников, система наказаний и особенности содержания арестантов. Это и особая субкультура этого слоя отверженных, в том числе художественная. Читатель старшего поколения при этом, разумеется, сразу же вспомнил довольно популярные недавно народные песни: «По диким степям Забайкалья…», «Славное море, священный Байкал…» и другие.

Строгие тюремные правила запрещали «всякого рода резвости, произношение проклятий, божбы, укоров друг другу» и т. д.; в том числе запрещались и песни, так что, например, в «Записках» П. А. Кропоткина можно найти место, где в ответ на его попытку петь в камере последовал оклик охранника. Смотрителям острогов приказывалось поющих «отделять от других в особое помещение, определяя самую умеренную и меньше других пищу, от одного до шести дней включительно на хлеб и воду», то есть заключать песенников в карцер. Но, как известно, в России суровость законов смягчается их повсеместным неисполнением. И русская тюрьма и каторга дали нам огромный массив оригинальных самобытных песен, ныне совершенно забытых. Известный русский этнограф и бытописатель С. В. Максимов в своей книге «Каторга империи» даже поместил особую главу, посвященную тюремной песне. Упомянув ряд поэтов-каторжан и поместив в главе множество старинных песен, он сетовал, однако, что в его время настоящие песни народного склада выходят из употребления, заменяясь дешевыми поделками в духе городского «жестокого романса», «сродни кисло-сладким романсам песенников». Оказывается, даже знаменитая разбойничья «Не шуми мати, зелена дубравушка» сложена лишь в конце XVIII в. не менее знаменитым сыщиком и вором Ванькой Каином, обладавшим литературным даром. Он пишет: «Затем растянули по лицу земли русской войска в то время, когда уже познакомились они с деланною, искусственною и заказною песнею; потом завелись фабричные и потащили в народ свои доморощенные песни, находящиеся в близком родстве с казарменными; наконец, втиснули в народ печатные песенники с безграмотными московскими и петербургскими виршами, с романсами и цыганскими безделушками». Он приводит несколько таких поделок, вроде: «Суждено нам так страдать! Быть, прелестная, с тобой в разлуке – тяжко для меня. Ох! я в безжалостной стране! Гонимый варварской судьбой, я злосчастье испытал. Прошел мытарства все земные на длинной цепи в кандалах. Тому причиной люди злые. Судья, судья им – небеса. Знаком с ужасной я тюрьмою, где много лет я прострадал…» и пр. Им противопоставляются подлинно народные старинные песни, например: «При долинушке вырос куст с калинушкой, на кусточке ли сидит млад соловеюшко, сидит, громко свищет. А в неволюшке сидит добрый молодец, сидит, слезно плачет…» или «Ты не пой-ка, не пой, млад жавороночек, сидючи весной на проталинке, на проталинке – на прогалинке. А воспой-ка, воспой, млад жавороночек, воспой-ка, воспой при долине. Что стоит ли тюрьма, тюрьма новая, тюрьма новая, дверь дубовая; что сидит ли там, сидит добрый молодец, он не год сидит, он не два года, сидит ровно семь годов». Такие песни пел когда-то горемычный русский люд.