От дворца до острога

Естественно, среди неслужащих дворян обитателями городов могли быть лишь те, кому это было по карману, кто мог не заниматься делами имения, передоверяя их старостам, доверенным управляющим и даже целым конторам наемных и крепостных служащих. Для XVIII и начала XIX в. это материальное положение почти целиком сочеталось со знатностью, аристократизмом, то есть происхождением из старинного столбового, нередко титулованного дворянства. В николаевскую эпоху представители таких родов иногда выражают недовольство проникновением в аристократию, а лучше сказать, в высший свет, нового, «деланного» дворянства из верхушки бюрократии и разного рода нуворишей, дельцов и выскочек. Понятия «свет», «высшее общество» и «старинное барство», «родовитая аристократия» перестали быть фактическими синонимами. Родовитое старинное барство, которое могло позволить себе не пачкать рук денежными делами (вспомним, как толстовский граф Ростов начинал тяжело дышать, когда управляющий неделикатно напоминал о деньгах: деньги – низменная материя, они должны быть всегда, и только), с легким презрением принимало этих выскочек, чиновных парвеню и денежных тузов, а иной раз и не принимало. Граф В. А. Соллогуб, заставший подлинный высший свет уже на его закате, писал: «В то время, то есть в тридцатых годах, петербургский большой свет был настоящим большим светом. Русская знать, еще не обедневшая, держалась сановито и строго чуждалась наводнивших ее впоследствии всякого рода проходимцев… Торгашество почиталось позором, всякий поступок, могущий подать повод к истолкованиям ложным, возбуждал порицание самое строгое. Хотя беспредельно преданный и зависимый от двора, большой свет в то же время сумел сохранить некоторую независимость». Соллогуб вспоминает о казусе, имевшем место в семействе Кологривовых, у которых «бывал весь Петербург, но Петербург избранный, так что даже люди, занимавшие иерархически очень высокие должности, не всегда бывали допускаемы в ее гостиную, если за ними водились худо скрываемые грехи. Однажды граф Чернышев, тогдашний военный министр, не будучи знакомым с Кологривововой, приехал к ней с визитом и без доклада вошел в гостиную, переполненную посетителями. Наталья Дмитриевна не ответила на его поклон, позвонила и, грозно взглянув на вошедшего слугу, громко проговорила своим басистым голосом: «Спроси швейцара, с каких пор он пускает ко мне лакеев». Сановник еле унес ноги, а на другой день весь именитый Петербург перебывал у Натальи Дмитриевны. Надо сказать, что граф Чернышев только благодаря сделанной им карьере был «выносим» в свете; а о нем самом, его происхождении ходили самые непривлекательные слухи» (166; 432–433). Надобно сказать, что военный министр, генерал-адъютант граф А. И. Чернышев, по многим отзывам, был скотом преизрядным, и сам Николай I поморщился, когда его любимец попытался присвоить майорат, наследником которого был декабрист З. Г. Чернышев; кстати, они были только однофамильцами, что придавало еще большую пикантность этой попытке.

Впрочем, иные современники и эту старую аристократию, подлинный «большой свет», порой оценивали не слишком высоко. Славившийся злым языком Ф. Ф. Вигель едко писал: «Например, я узнал между прочим, что знатный род и блестящие связи не только заменяют заслуги и чины, кои они доставляют или должны доставлять, но стоят на высоте, для сих последних недосягаемой. Сию веру исповедовали все члены семейства, в коем я жил; из них, кажется, первый князь Федор (Голицын. – Л. Б.

) принял ее в тогдашних петербургских гостиных, куда вывезена она была прямо из Сен-Жерменского предместья статскою советницей княгиней Натальей Петровной Голицыной, урожденной графиней Чернышевой, сестрой фельдмаршала Салтыкова… Составилась компания на акциях, куда вносимы были титулы, богатства, кредит при дворе, знание французского языка, а еще более незнание русского. Присвоив себе важные привилегии, компания сия назвалась высшим обществом и правила французской аристократии начала прилаживать к русским нравам…» (35; 49).

Однако николаевские времена были последними временами и этого света. Пришло время, когда рубль стал идеалом этой гордой аристократии, превратившейся в довольно нечистых дельцов. Высший свет, о котором в основном пойдет здесь речь, как о городском явлении, менял свое лицо. Светское общество претендовало на роль носителя идеалов душевного благородства, утонченного воспитания и образования. Насколько соответствовало оно этим претензиям?

Довольно резкую характеристику высшему обществу конца XIX в. дал С. Ю. Витте. «Вот в это время, когда я был министром финансов, я узнал, что представляет собой большинство этих знатных особ и семей петербургского света. Они отличаются от обыкновенных людей не столько большими положительными качествами, как большими качествами отрицательными.