От философии к прозе. Ранний Пастернак

Так «пришлец туманный и немой» (Лермонтов 2: 361) из поэмы «Демон» оказался сродни сверхчеловеческим провидениям Скрябина, соединившись в «туманном и общем» появлении «постороннего»[349] в жизни юной героини повести. Более того, столь уникальное сочетание автобиографических и интертекстуальных перекличек помогает определить подход Пастернака к созданию характеров своих героев. В личности таких персонажей присутствуют отголоски духовных влияний, и подобное очертание личности – это не столько характер, сколько синтез или своего рода хранитель множества гостей из далеких и как будто бы разновременных миров, и их появление в повествовании обещает радикальные перемены.

7.7. Предчувствие перемен

Вернувшись от Дефендовых, Женя замечает, что дом Люверсов уже не способен охранить его мирных обитателей. Темнота улиц заглядывает в окна, становится зловещей; «погромыхивание валька по белью» напоминает грохот нападения[350] или даже взрывы, а лес, почти как мрачный каторжник в цепях, медленно приближается к уютному миру детства:

Гардины опускались до полу и до полу свешивалась зимняя звездная ночь за окном, и низко, по пояс в сугробах, волоча сверкающие цепи ветвей по глубокому снегу, брели дремучие деревья на ясный огонек в окне. И где-то за стеной, туго стянутый простынями, взад-вперед ходил твердый грохот раскатки (III: 84).

Эта новая веха в жизни девочки – еще одно и, пожалуй, наиболее важное воплощение «туманной» неизвестности за пределами Жениного опыта. Когда-то завод Мотовилиха был явлением без названия, но, даже будучи «милым и родным», он представлялся реалией без «отчетливого цвета и точных очертаний» (III: 34). Потом этим принципом стало поведение родителей – непонятное, происходившее «невпопад» и вызванное чем-то «со стороны», по «каким-то посторонним причинам», отдающим «далекостью» (III: 37). А затем пришел черед загадок, связанных с организмом девочки-подростка: «томящее и измождающее» состояние тела таило от нее «смысл всего» (III: 39). Позднее был переезд в неизвестный город, управляемый непонятными людьми, среди которых оказался тот «посторонний», «туманный и общий» (III: 85), чьи тайны оставались за пределами Жениных знаний. Так младенчество сменялось детством, а детство девичеством, подводя ее все к новым испытаниям – неизлечимой болезни отца и несчастью, случившемуся с матерью.

Последняя сцена, однако, предвещает будущее как мир еще более непостижимый. К этому моменту в повести четкая хронология событий уже нарушена посмертным появлением Цветкова возле дома Дефендовых, и все другие временны´е указатели теряют значимость из‐за Жениных встреч с ним «на каждом шагу, постоянно, прямо и косвенно и даже, как это случилось в последний раз, наперекор возможности» (III: 85). Последняя сцена повести примечательна еще и тем, что во время разговора с Диких девочка осознает, что из‐за этого неизвестного человека она ошиблась в подсчете числа несчастий и смертей:

– И у вас тоже горе? Сколько смертей – и все вдруг, – вздохнула она.

Но только собрался он рассказывать, что имел, как произошло что-то необъяснимое. Девочка внезапно стала других мыслей об их количестве, и видно забыв, какою опорой располагала в виденной в то утро лампе, сказала взволнованно:

– Погодите. Раз как-то вы были у табачника, уезжал Негарат; я вас видала еще с кем-то. Этот? – Она боялась сказать: «Цветков?» (III: 83–84).

Не только четкая хронологическая система времени рушится; пространство также претерпевает изменения, и помещение, в котором Женя встречается с Диких, оказывается на удивление зыбким. Репетитор долго не может найти девочку, затерянную в темной комнате, да и сам он ступает по комнате подчеркнуто осторожно, боясь натолкнуться на невидимые препятствия: