От Голливуда до Белого дома

Но в Довиле я еще не был увенчан этими лаврами, и мне приходилось полагаться на другие, более изощренные способы удержать внимание Ольги. Чтобы она просто согласилась прогуляться со мной по набережной – а ни на что большее рассчитывать не приходилось, – я должен был ее развлекать. Мне нужно было научиться беседовать о том, что интересно ей, уметь ее рассмешить. Элементарные, казалось бы, вещи, но позже я понял, что большинство мужчин развлекают женщин разговорами о себе. Мой успех у женщин, равно как и успех в качестве дизайнера, зиждился на готовности ублажать их. В любви, как и вообще в жизни, хорошо выполненная работа всегда дает свои плоды.

Мои старания не остались незамеченными мамой, и она пыталась меня строго предупредить: «Cochons! Свиньи! Все мужчины свиньи! Видишь этих мужчин в инвалидных креслах на набережной? Хочешь знать, почему они в них оказались? Потому что они свиньи

! Они занимались любовью со многими женщинами. Все мужчины свиньи. Твой отец был свиньей… и ты тоже будешь!»

Пока нет, мама, пока нет. Но скоро…

Глава 2

Взросление

Олег Кассини (крайний слева) с друзьями на площади Святого Петра, 1933

Но не так скоро, как мне бы хотелось.

И не потому, что я не старался. Я был хорошо осведомлен о полулегендарных традициях европейской аристократии, в том числе об одной из самых сомнительных – использовании служанок для альковных утех. И мне очень нравилась одна из наших горничных.

Ее звали Лючия. У нее была экзотическая внешность – причудливая смесь восточных и южноитальянских черт: темные курчавые волосы, пухлые губы, великолепные белые зубы. И от нее чудесно пахло, учитывая то количество мыла, что она использовала в душе, как мне один раз удалось подглядеть.

Однажды, когда Лючия застилала постели, я недвусмысленно обозначил свои намерения и не встретил сопротивления. На ней была традиционная форма горничной: белый фартук, белая наколка на волосах, черное платье… Мне удалось расстегнуть платье и начать исследовать заповедную территорию под ним, когда в комнату вошли мама и Зборомирский.

Реакция мамы была вполне ожидаемой, она вела себя так, как будто я не раздевал, а расчленял бедную горничную. Она впала в неистовство и кричала, что я свинья, как и мой отец. Сексуальный маньяк! Зборомирский пытался ее утихомирить: «Графиня, графиня, успокойтесь. Ничего страшного не произошло, ничего страшного».

Но мама успокаиваться не желала. Она прогнала горничную, отослала меня в мою комнату, последовала туда за мной и велела встать на колени и молить бога о прощении. Для меня это было огромным унижением, и я не смог удержаться от слез, как ни старался. Думаю, именно с этого момента я начал выходить из-под маминого влияния. Я стал жить своим умом, который подсказывал мне, что никакого чудовищного преступления я не совершил.

После ухода мамы меня навестил Зборомирский. Он присел ко мне на кровать и погладил по голове. «Не плачь, Олег, – сказал он. – Такие вещи случаются, это абсолютно нормально. И со мной такое было».

И этот добрый человек, покуривая сигарету в мундштуке, стал спокойно разбирать ситуацию с точки зрения этикета. Мои порывы были естественной частью моего взросления, но не следовало делать их объектом горничную. Хорошо поставленным голосом он продолжил объяснять мне все тонкости надлежащих отношений хозяев и слуг.

Полковнику удалось убедить маму не увольнять горничную, и при виде Лючии я каждый раз страдал от неудовлетворенных сексуальных желаний, пока в один прекрасный день не узнал, что она встречается с почтальоном. Все мои чувства к ней исчезли моментально.

Этот случай стал лебединой песней Зборомирского в нашем доме. Вскоре он уехал в Швейцарию и не вернулся. Он встретил там женщину, на которой женился. Я хорошо помню наше расставание. «Прощай, Олег, – сказал мне он. – Я хочу, чтобы ты всегда помнил старую русскую пословицу: жизнь – это большой пирог с дерьмом, и каждый день нам приходится съедать по куску». Я до сих пор скучаю по полковнику Зборомирскому.

В школе у меня все еще были трудности, особенно с математикой. Я учился в лицее Галилео, частной школе для мальчиков с очень высокими образовательными стандартами. Это было классическое образование в буквальном смысле слова. Упор делался на изучение греческого, латыни и заучивание наизусть текстов античных классиков. Способностей к зубрежке у меня не было, равно как и желания ею заниматься.

Мама наняла репетитора по имени Беппе Донати, лучшего из учителей, которые когда-либо у меня были. У этого выпускника Флорентийского университета было лицо как с полотен мастеров Возрождения – с голубыми глазами и длинным носом, стройная фигура, потемневшие от постоянного курения зубы и романтический склад ума. Донати меня проэкзаменовал и предложил маме: «Графиня, давайте проведем эксперимент. Вы забираете мальчика из школы, и я за год пройду с ним трехгодичную программу. Будем заниматься по восемь часов в день. Через год он сдаст выпускные экзамены и будет зачислен в университет».