От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего»

«…Я согласился писать о нем не потому, что испугался вас. И уж, конечно, не потому, что хочу помочь вам. Вообще — не потому, что усматриваю в этом занятии хоть какой-нибудь корыстный смысл.

Я начал эти записки потому, что, кажется, понял: после меня в мире не останется ничего, кроме этих записок. Более того: и после. НЕГО не останется ничего, кроме этих моих записок. Да нескольких слухов, напоминающих уже легенды. Да великого множества интервью, раздражающих воображение и порождающих новые слухи, и новые легенды.

О нем до сих пор распускаются странные слухи и рассказываются сочные легенды. Полагаю, в вашем департаменте, их кто-нибудь старательно собирает, сортирует (высунув набок язык) и дотошно анализирует. Вполне допускаю даже, что часть этих слухов придумана и распространена именно вами… Но две легенды я здесь приведу. Одну — потому, что она кажется мне совершенной, отшлифованной в пересказе до состояния готовой новеллы. А вторую — потому, что сам был свидетелем события и имею возможность на этом примере наблюдать, как скромно-затрапезная куколка факта трансформируется в роскошную бабочку легенды.

Итак, история первая.

Идет троллейбус, по дневному времени — малонаселенный, все сидят. Все тихо, мирно. На заднем сиденье расположился неопределенной конфигурации дядек, про которого одно только и можно было поначалу сказать, что он с большого пролетарского бодуна. Скорее всего, именно поэтому сидит он в полном одиночестве, и ему, видимо, скучно. И он начинает говорить.

— На следующей остановке, — говорит он, — выйдут двое, а войдет один… А вот на следующей никто не выйдет, а войдет мама с ребенком… А уж на следующей — выйдут четверо, а войдут трое…

На все эти заявления сперва мало кто обращает внимание, но однако довольно скоро народ обнаруживает, что все предсказания странным образом сбываются.

Все. До единого. И абсолютно точно.

…На следующей трое выйдут, а двое войдут — мужчина и женщина. Точно.

Какая там следующая? Московский? Двое выйдут, двое войдут…

Absolutely!.. Рты помаленьку раскрываются, глаза выкатываются. Теперь уже все его слушают, все равно как Жванецкого, кроме какой-то тусклой девицы, углубившейся в яркий детектив. Остальные слушают жадно со сладким ужасом, причем никто оборачиваете рискует, только уши у всех настропалены как у битого кота.

…А на следующей войдет один, и один выйдет.

Точно: один входит (и сразу же настораживается — туда ли он попал и что тут за дела?), но вот не выходит — никто! Троллейбус стоит с открытыми дверями, часики тикают, уже несколько злорадных рыл поворачивается к похмельному пророку, уже створки дверей начинают смыкаться, но тут тусклая девица захлопывает вдруг свое чтиво и с воплем «Ой-ей-ей…» (или что-то в этом же роде) продирается сквозь соседа по сиденью и без малого застревает в дверях, но успевает-таки выскочить.

По троллейбусу проносится задавленный вздох. Все ждут, что будет дальше, но дальше ничего не происходит: пророк молчит. А когда троллейбус останавливается в очередной раз, он поднимается со своего места — маленький, неряшливый, криворотый — спускается на ступеньку, чтобы выйти, и напоследок объявляет:

— В девяносто шестом переизберут Ельцина, а в девяносто восьмом будет ядерная война…

Это — про него. Хотя он не маленький, а скорее рослый, не неряшливый, а очень даже ухоженный, и никогда не напивается до похмелья. (Он вообще не любит быть пьяным. «Чего это ради я буду напиваться? — спрашивает он мрачно. — Мне и так весело».)

Еще история: как он оживил человека — 90-летнего старца, которого он качал некогда на коленях и который его вдруг узнал: Дядя Стэн! Это же я — Валек! Помните?..» Много историй про оживших людей — все приписываются ему.

Однажды на него напали «козлы». Он сказал главному: «Немедленно. Завтра же. Найди книжку — автор Артур Майлз. Называется «Как стать собой». Ищи». Парень пошел искать. Не нашел, ее естественно, но пристрастился к чтению. Ищет эту книгу до сих пор. — Это легенда. На самом деле мы с Майклом подоспели, отбили его. Так они лежали на лестничной площадке — он и этот козел. А потом он действительно сказал: «Найди книгу и прочти». Но я не помню ни автора, ни названия, помню, что ни о чем они мне не говорили.

Эпидемия (или зигзаг эволюции?) — появились странные люди, уничтожающие лжецов. Почему-то только лжецов. (А может быть, всех нарушителей 10 заповедей?)

По утрам он читает газеты. (Он выписывает четыре газеты, и еще одну — «Общую» — ему вот уже несколько лет выписывает некий доброхот, пожелавший остаться неизвестным.)

Пыхтит. Покряхтывает. Вдруг начинает остервенело ковырять в носу. Елозит локтями по расстеленным полосам, мнет их безжалостно, а потом принимается бездумно разглаживать сухими своими белыми ладонями.

Щелкает ножницами. Вырезает заметки. Или таблицы. Или куски текстов.

Совершенно невозможно понять, что именно его интересует. Все. (Перечисление.) Но прежде всего статистика. Самая разнообразная. (Перечисление.) Вырезки распихиваются по папкам, тесемочки завязываются, разрезанные и помятые листы швыряются в корзину.