От грозы к буре

Да и во всем остальном вела себя как обычная покупательница. Так же дотошно ткани рассматривала, так же придирчиво мяла их в руках, хотя покупала не столь часто — больше разговаривала да шутила. И все бы ничего, только иной раз ее взгляд становился странным. И глядела она в это время не на Любомира, а куда-то вдаль, сквозь молодого купца, словно и не было его. А в глазах синих искорки мерцали, веселенькие такие. То ли вспоминалось ей что-то хорошее, светлое, то ли, наоборот, грустилось о чем-то. А может, о ком-то? Бог весть.

Потом спохватывалась и опять шутила, смеялась.

А однажды, когда совсем уже потеплело и смерды в селищах давно отпахались да отсеялись, пришла и долго-долго молча в тканях рылась. Лишь когда последняя из покупательниц отошла от прилавка, она голос подала:

— Плохой у тебя товар, парень. Думается, муж мой, князь Ярослав, мне золотного аксамиту получше привезет, когда Константина Рязанского повоюет.

— А у нас на торгу сказывали, что ныне переяславцы со всеми прочими князьями в иные земли собрались — немцев орденских воевать. А оттуда нам не аксамит привозят, а суконце ипьское[84], — нашелся Любомир с ответом.

— Пусть себе говорят, — усмехнулась княгиня. — Мне же доподлинно известно, что поход сей супротив Рязани будет.

— Нешто о таком женкам сказывают? — усомнился Любомир.

— А мне никто и не говорил. Только я сама от половцев это слыхала. У нас их ныне на княжьем дворе десятка два проживает. Вот они меж собой и говорили о том, как грады в княжестве рязанском жечь будут да какой их славный прибыток ждет.

— Да они по-нашему и говорить, поди, не могут. Нехристи ведь.

— Они и не говорили, только у меня мать — половчанка крещеная. Сызмальства своему языку обучала. Им-то и невдомек, что княгиня переяславская все, что они бормочут, понимает, потому и не таились.

— Да отобьется, небось, князь рязанский. Он же лихой, — махнул беззаботно рукой Любомир, — куда там двум-трем сотням половецким град русский на копье взять. Кишка у них тонка.

— А если сразу две орды придут? — спросила княгиня строго. — У хана Котяна, как сами половцы сказывали, похваляясь, — тысяч сорок, да у Юрия Кобяковича не меньше. Конечно, в запале чего не скажешь, но даже если вполовину правда — все равно худо рязанцам придется. И Константин не поможет. Ему другое дело сыщется — рати удерживать, кои волоком с Десны на Угру перейдут, а оттуда по Оке до самой Рязани домчат. Хотя даже не одно — два дела. Еще и булгары с Волги двинутся. Не зря же князь мой к ним своих лучших бояр отправил, — пояснила она улыбчиво и гордо вскинула голову. — Так что быть мне к осени в аксамиты да паволоки разодетой. Опять же слыхала я, что и златокузнецы в Рязани тоже знатные. Стало быть, и колтами[85] разживусь.

— А хорошо ли о таких тайнах с гостем торговым болтать? — грубовато заметил Любомир, торопясь опасный разговор закончить. — Мы же ныне тут, а завтра там. Опять же язык за зубами держать не приучены.

О таких важных новостях надлежало в срочном порядке, ни минуты не медля, известить князя, вот парень и ляпнул, чтобы Ростислава обиделась и ушла.

— Да чего тут бояться, — равнодушно передернула она плечиком. — Даже если бы ты и восхотел упредить, так все равно не удастся тебе. Мой князь зело умен — для торгового люда все пути теперь перекрыты напрочь. По Десне, пока рати не пройдут, дозоры никого не пропустят. Ежели только лесами податься, да не вдоль рек, а прямиком на восход, — протянула задумчиво. — Ну, тогда, может, гонец и поспеет. Но нешто кто до такого додумается? — и посмотрела испытующе. — А что касаемо языка за зубами, так мне почему-то мнится, что совсем оно и не так, — медленно, нараспев произнесла княгиня, в упор глядя на Любомира. — Когда надобно, твой язык будто в ларце за семью замками.

— Не боишься, княгиня, что ошиблась? — улыбнулся тот насмешливо.

Из последних сил старался он виду не подать, что теперь торопится, как никогда ранее не торопился.

— Нет. Я иного боюсь — чтоб ты не ошибся, — ответила Ростислава, так же медленно и отчетливо выговаривая слова. — Как тогда зимой, помнишь? Ну, у терема княжеского во Владимире.

— Спутала ты, княгиня, — с трудом выдавилось непослушными губами.

— Вот того я и боюсь, что спутала, — вздохнула она печально и пошла с торга, низко-низко голову склонив.

Ростислава и впрямь боялась лишь того, что Любомир не поверит ее словам. И что тогда? А тогда…

«Бр-р! Лучше не думай об этом, — сердито приказала она самой себе, но тут же пожаловалась: — Да как же не думать, коли сердечко так и болит, так и стонет».

Она вспомнила, как около месяца назад Ярослав взял ее с собой в Киев с отцом повидаться. Был он непривычно ласков, шутил, улыбался, хоть и натужно, сулился и то ей купить, и это. Ростислава сразу поняла, что боится он, будто княгиня худое что отцу про него расскажет, а тот сызнова осерчает. Самому Ярославу о догадке своей она ни словечка не вымолвила, только усмехнулась в душе презрительно — сколько уж лет прожили вместе, а муж так и не понял, что жалобами она отродясь не занималась, да и вообще…