От грозы к буре

Он уже почти совсем угомонился, только дышал еще тяжело и взглядом суровым епископа сверлить продолжал. Затем вздохнул и произнес устало:

— Скажи спасибо, владыка, что ряса на тебе да крест на груди, а то харкал бы ты у меня тут кровушкой, как Звонимир Творимирич по твоей милости. Ну да ладно. Там, на небесах, и так видно, что от иного христианина зла на земле поболе, нежели от язычника лютого. Вы же, — это он уже князьям, которых целая толпа человек в тридцать собралась, — не мира на Руси алчете и не за правдой сюда пришли. Вам гривны подавай, да землицы прирезать, у соседа отхапав. А что люд русский кругом стонет от походов ваших — на то наплевать.

— Ты же нас сам сюда позвал, — негромко произнес Александр Бельзский.

— И впрямь, Мстислав Мстиславович, — заметил двоюродный брат Удатного, Владимир Рюрикович Смоленский. — Если бы не ты, то и меня здесь не было бы. Ныне-то скажи, чего хочешь, чего удумал?

— И то дело, — поддержал его седобородый киевский князь. — Чего шуметь-то, народ смущать. Сядем мирком да обговорим все ладком. У нас, чай, с тобой да с Владимиром Рюриковичем не пращур общий — дед родной. Один на всех троих[96]. Неужето не уговоримся, не поймем друг дружку?

— Дед, говоришь? — вздохнул Удатный. — Ну, тогда ладно, раз дед. Но говорить не здесь будем. То, что я вас сюда привел, — моя вина. Каюсь. Простите, кто сможет. — Он натужно — мешал тяжелый живот — поклонился — достав-таки до земли рукой. — Сегодня я ее исправить хочу. Дружину свою верную с собой забираю, а кто за мной следом — милости прошу. Сами ведаете: я завсегда за правду со стариной стоял, а теперь вижу — и впрямь менять кое-что пора назрела, а то мы ныне друг с дружкой как стая собак голодных вкруг кости одной грыземся. Вспомнить пора бы, что не собаки мы — князья. Русь-матушку и так почти досуха со всех сторон обгрызли. Еще пяток-другой лет, и совсем нечего глодать будет. Эх вы, — махнул он рукой. Затем как-то неловко, по-стариковски, влез на коня и направил его прочь.

— Я брата не оставлю, — решительно произнес другой Мстислав, киевский, и тоже взгромоздился на своего коня. Вскоре старики поравнялись друг с другом, о чем-то неспешно беседуя.

— Вели и мне коня подать да скажи дружине, чтоб в обратный путь сбирались, — негромко приказал Владимир Рюрикович Смоленский своему тысяцкому. Он как-то виновато развел руками, сказав напоследок оставшимся: — Вот так вот, братья-князья.

А зять Мстислава, юный Даниил Романович, который сидел во Владимире-Волынском, даже прощаться не захотел ни с кем, молча развернулся и к своей дружине пошел. Да всем и без слов ясно было, что уезжает юный князь.

Остальные тоже как-то подозрительно зашевелились, зашушукались. А тут и еще один желание изъявил обратно податься, вслед за отцом. У молодого князя Святослава Мстиславича полки в основном пешие были, но драться умели, потому как с Новгорода да Пскова были собраны.

— Половина убыла, — присвистнул кто-то из тех, что еще оставались, но Ярослав начеку был и понял, что если сейчас хоть минуту упустить, то потом поздно будет.

— Тысячу гривен каждому князю, кто останется ныне. А дружине его само собой, — быстро произнес он и, чтоб звучало убедительнее, повысив голос, даже повторил на всякий случай: — Тысяча гривен!

— А за голову Константина я самолично еще тысячу новгородок выложу, — негромко молвил Мстислав Черниговский.

— И я столько же добавлю, — осклабился Ярослав.

Расчет верным был. Князья-то все небогатые оставались. Да что уж тут деликатничать — нищие попросту. Они и одной тысячи в своем городишке стольном, который во Владимирско-Суздальской Руси за селище большое сочли бы, в глаза за всю жизнь не видели, а тут сразу три сулят. И ведь по глазам видно, что не обманут, рассчитаются сполна да еще спасибо скажут.

— Это за голову. А ежели живой будет? — выкрикнул Александр Дубровицкий.

— Столько же накину, — тихо произнес Мстислав Черниговский.

— И дружинникам все грады, какие есть в Рязанском княжестве, на один день на поток[97] отдам, — почти весело крикнул Ярослав.

— А сил-то теперь хватит, чтоб одолеть? — это Ингварь Луцкий усомнился.

— А вот мы сейчас все сочтем и сразу в путь отправимся, — деловито заметил Мстислав Святославич, гостеприимным жестом хлебосольного хозяина приглашая всех в свой просторный шатер.

Там уже расторопные слуги мигом почти весь стол заставили угощеньями. Сама столешница не ахти какая, из грубых досок сколочена, вся в занозах, того и гляди в палец вопьются. Но это не важно. Зато с питьем и яствами полный порядок — гуляй, не хочу.