От грозы к буре

— А там земля должна быть свежая и мягкая, — радостно сузились глазки у хана. — Вот так и узнаю.

— Они что же, дураки вовсе, — возразил Пятак. — Долго им, что ли, всюду тебе накопать? А еще лучше через подкоп запрятать, — оживился он.

— Это как? — недоуменно переспросил хан.

— А так, — вдохновился Пятак идеей, которая, правду сказать, только что пришла ему в голову. — Роют, к примеру, в одном месте на сажень вглубь, а то и на две. А уж потом вбок идут саженей на десять. Получится, что над тем местом, где серебро с золотом лежат, земля вовсе нетронута.

— Это сколько же ее вырыть надо? — махнул хан рукой. — Не-ет, тут ты лжешь.

— Это воинам твоим такой труд в тягость, — не сдавался Пятак. — Нам же, русичам, лопата да вилы в охотку. И что тогда делать станешь?

Юрий Кончакович молчал. Наконец нехотя разжал рот:

— Говори, что сам надумал.

— Бежать мне надо от тебя. А чтобы веры больше было — гонца этого с собой прихватить. Вместе с ним чтоб. Тогда точно поверить должны. Копало же много народу. Я к ним подсяду, разговоры подслушаю — глядишь, чего и узнаю.

— Они молчать будут, — покачал головой хан.

— Тогда подпою малость. Во хмелю у человека язык как помело становится. Когда узнаю — знак дам или сам вас встречу и все укажу.

Юрий Кончакович призадумался.

— Ныне отпущу, а завтра знак дашь, — сказал нехотя.

— Не дам, — замотал головой Пятак. — Если бы обмануть хотел — пообещал бы. Я же себе свободу зарабатываю, потому и говорю честно — не успеть мне. Пять дней сроку дай. За это время я все должен разузнать. Знак же такой будет. Воев своих на пятый день под вечер отведи от стен, а трех всадников оставь, да подальше, чтоб никто по ним стрелять не стал. Если к тому времени выведаю что — я сам в них стрельну. А дабы угадал ты, что это я стрелу пустил — три пера будет у нее на хвосте, ниткой золоченой перевязанных, ежели пожертвуешь для меня одну из своего халата.

И опять Юрий Кончакович сразу ничего не сказал — все глядел пытливо на Пятака, пребывая в колебании.

— К тому же, узрев гонца своего, — поспешил добавить Пятак, — воевода и прочие ратники непременно в расстройство впадут. Раз он назад вернулся — значит, князь об их беде так ничего и не знает. Когда же воин в унынии, то у него и сил вдвое меньше становится. Глядишь, и вовсе град тебе сдадут, ежели ты их выпустить беспрепятственно пообещаешь.

В ответ хан только хмыкнул, но продолжал молчать, буравя Пятака глазами. Затем, усмехнувшись криво, спросил вкрадчиво:

— А ворота открыть сможешь?

Пятак в ответ лишь руками развел.

— Кто же мне такое позволит? На них там, поди, даже ночью не один десяток людей стоит. Воля твоя, великий хан, а с этим делом навряд ли что сложится.

— Если бы пообещал, я бы вас с гонцом этим на одном костре завтра изжарил, — произнес Кончакович равнодушно. — А почему ты сам предать своих возжелал?

Пятак, как мог, честно ответил:

— Предать и не думал даже. Я тебе в чем помочь обещался? Не град взять, не ворота открыть — узнать, где злато закопано. Кого я этим предам? Только князя рязанского — ведь это его казна. А он мне кто? Да никто. Мой-то князь, Мстислав Романович, далече отсель. И воевода корсуньский тоже далеко. А свободу получить очень хочется. Надеюсь я, что ты мне ее подаришь непременно, ежели я тебе покажу, где золото зарыто.

— В тот же день вольным уйдешь, — пообещал Юрий Кончакович. — И коней двух дам в придачу из своих табунов.

— Тогда… — замялся Пятак.

— Что еще? — нетерпеливо осведомился хан.

— Гривенок бы мне отвесил, а? Немного. С десяток. Больше ни к чему.

— Отвешу, — благодушно махнул рукой Юрий Кончакович и, видя, как русич продолжает переминаться с ноги на ногу, уже более строгим голосом спросил: — Ну, что еще хочешь?

— Хитер ты больно, великий хан. Один раз уже надул меня в самом начале. С зубами-то, — поспешил он напомнить. — Не сочти за дерзость, но вот ежели бы ты поклялся в обещанном, я бы уж для тебя расстарался. Только поклялся бы непременно здоровьем своим и жизнью, — и тут же добавил торопливо: — Коли ты слово сдержать надумал, тебе же все едино, а у меня на душе покойней будет.

— Клянусь! — торжественно произнес Юрий Кончакович. — Высоким небом клянусь и вашим Кристом клянусь, что слово ханское сдержу. В тот же день, когда серебро с золотом и камнями мои вои из земли достанут, я тебя отпущу на волю с двумя конями и десять гривен подарю.

Он и впрямь собирался сдержать свою клятву, потому и давал ее с такой легкостью, без колебаний и обычных уверток.

— А как ты думаешь бежать, чтоб гонец чего не заподозрил? — обеспокоился он вдруг.

— Я так мыслю… — начал излагать свой план Пятак.

Выслушав его, Юрий Кончакович хмыкнул и произнес насмешливо:

— А ведь ты тоже хитер, русич. Ну, гляди, пусть все по-твоему будет. Но если меня в чем обмануть замыслил — пощады не жди, когда град возьму. Ты у меня не о воле — о смерти молить будешь, но она ой как не скоро к тебе придет.

— Как на духу перед тобой я ныне, хан! — стукнул себя в грудь кулаком Пятак.

В ушах его звенело радостно — неужто поверил, неужто согласился?!