От мира сего

— Бабушка! — крикнула я. — Смотри, корова!

Бабушка вышла из кухни, неторопливо вытирая руки вафельным полотенцем.

— И в самом деле, — сказала. — Вот уж действительно…

Корова снова промычала что-то на своем коровьем языке.

— Наверное, голодная? — предположила бабушка, взяла кусок черного хлеба, густо посыпала солью, накинула на плечи ватник и понесла хлеб корове на улицу.

Стоя у окна, я видела: бабушка подошла к корове, протянула ей хлеб, корова, словно человек, покачала головой. Дескать, спасибо, только не хочу, не надо…

Тогда бабушка положила руку на шею коровы, повела ее за собой, и я увидела, корова послушно пошла за нею. Потом бабушка быстро вбежала в дом, спросила:

— Где у нас чистое ведро? Ее необходимо подоить.

Не дожидаясь моего ответа, схватила ведро, вымыла его под краном, взяла полотенце и пошла обратно во двор. Я оделась и пошла тоже.

Корова стояла во дворе. Бабушка снова положила руку на ее шею, повела в наш сарай, который стоял пустой, мы так и не успели еще запастись дровами.

— Нет худа без добра, — сказала бабушка. — Нет дров, зато корове место нашлось.

Она села на низенький чурбак, протерла полотенцем коровье вымя и стала крепко тянуть тугие коровьи соски. Брызнула белая сильная струя.

— Пошло дело, — с удовольствием произнесла бабушка.

Подставила мне ведро, я наклонилась, отпила немного молока. Наверное, никогда не забуду прекрасный, волшебный вкус парного молока: казалось, никогда в жизни мне ничего лучше не приходилось пробовать.

— Как думаешь: откуда здесь, в городе, эта корова? — спросила я бабушку.

Она пожала плечами:

— Ума не приложу. Откуда взялась? Чья она?

— Наверно, потерялась? — предположила я.

— А раньше где жила? — спросила бабушка. — Может быть, где-нибудь в деревне под Москвой? А потом взяла и ушла из дома и добралась до самой Москвы? А кто-то, наверное, уже ищет эту самую корову, днем с огнем ищет, отыскать не может…

— Корова-путешественница, — сказала я.

— Что? — переспросила бабушка. — Как ты сказала?

— Есть такой рассказ «Лягушка-путешественница», теперь будет корова-путешественница, — ответила я.

Бабушка кивнула.

— А как будет дальше? — спросила я. — Корова останется у нас?

Бабушка решительно покачала головой:

— Конечно нет. Чем мы ее кормить будем?

— Что же с нею делать?

— Отведем ее в госпиталь, там и решим.

В то зимнее снежное утро немногие прохожие провожали нас удивленными взглядами, и было чему дивиться: в военной Москве, где на улицах ощерились железные «ежи», на окнах домов белеют крест-накрест наклеенные полоски бумаги, а возле подъездов громоздятся мешки с песком, шагают по мостовой друг за дружкой бабушка, я и корова. В руках у меня папин ремень на всякий случай, если корова будет упрямиться, но она шла охотно, иногда оборачивалась, поглядывая на нас выпуклыми темно-карими в светлых ресницах глазами.

Первым, кого мы встретили во дворе госпиталя, был завхоз Сергей Петрович, совершенно лысый старикан, впрочем, наверное, было ему в ту пору никак не больше пятидесяти, но мне он казался старым стариком, сильно припадавший на правую ногу, однако, несмотря на врожденную хромоту, на диво подвижный и быстрый.

Он оглядел корову, рассеянно выслушал бабушку, рассказавшую о том, как она у нас появилась, потом сказал:

— Пусть живет здесь, будем давать раненым каждое утро парное молоко. — И добавил: — С кормежкой все будет, полагаю, в порядке. На кухне отходов хватает, не так ли?

— Именно так, — подтвердила бабушка.

— Постойте, — вмешалась я. — Надо назвать корову.

— Назвать? — переспросил Сергей Петрович. — Вот ты и давай придумай…

— Чего там придумывать, — перебила его бабушка. — Пусть будет Зорька, у меня когда-то в детстве была корова Зорька, тоже такая же, черно-белая…

Так и порешили. И корова Зорька осталась, как мы полагали, уже до конца своих дней жить в большом уютном сарае, который помнился мне с первого класса, наверно, не одно поколение школьников пряталось в нем во время большой перемены.

— Вот и ладно, — бабушка довольно вздохнула. — Пристроили мы нашу Зорьку. А все-таки надо будет объявление на столбах развесить: дескать…

— Дескать, — живо перебила я, — дескать, пристала корова. Если не отзовется хозяин, будем считать своей.

— Госпитальной, — без улыбки добавила бабушка.

Я побежала на третий этаж, к своим раненым. По дороге мне повстречался Егор Горячев из девятой палаты. Было ему неполных девятнадцать, а он уже успел воевать под Ельней, под Смоленском и Ярцевом. Как-то рассказал мне, что дома у него, в деревне, неподалеку от Рязани, остались мать и сестренка.

— Сестренка вылитая ты, — доказывал мне Егор. — Одно к одному, до того похожие вы…

И показал мне фотографию сестры, я глянула и расстроилась. Неужели я такая страхолюдная? Ну ничего ровным счетом общего между нами, ни одной-разъединой черточки…

А сам Егор был миловидный, льняные, почти белые волосы, ярко-голубые глаза, толстогубый рот постоянно улыбается, щеки розовые, будто с мороза.