От Орла до Новороссийска

Я не стал ему объяснять, предпочел смолчать и прекратил стрельбу. Что-то сегодня все мной недовольны.

После того как Авалов ушел, Казицкий предстал передо мной, красный как рак.

– Вы слыхали, что сказал Авалов? Погодин наш начальник, командир батареи! Я этого так не оставлю. Я пойду к Авалову и ему скажу. Почему вы промолчали? Надо было сказать, что он трус и бездарный. Солдаты не будут его слушать. Батарея развалится.

– Успокойтесь, пожалуйста. Я ничего не сказал Авалову, потому что был сам огорошен этой неожиданной мыслью.

Погодин, который и своим пулеметом плохо командует, вдруг командир батареи?!. Но мы это устроим по-семейному, без шума. Я поговорю с Погодиным и посоветую ему не рыпаться.

– Я хочу при этом присутствовать.

– Хорошо. Идемте.

Я пошел к Погодину и ровным голосом, без крика ему сказал, чтобы он и не мечтал командовать батареей. Я ему батарею не отдам. А если он все же будет настаивать, то мне придется отдать приказание солдатам его не слушаться. Казицкий это подтвердил. Погодин выслушал молча и потом на нас дулся. Не знаю, жаловался ли он Авалову. Возможно. Но знаю, что Авалов справлялся обо мне и Погодине у Колзакова и у больного Скорнякова. Скорняков вполне меня одобрил. Думаю, что и Колзаков меня одобрил, он же знал Погодина.

Во всяком случае, нового командира нам не прислали и предоставили нам с Казицким выпутываться самим, и мы в общем неплохо выпутались. Никто мне не поручал командование батареей, кроме Казицкого. Просто я взял власть в свои руки, и все нашли это нормальным, кроме Погодина. Я не честолюбив и другому бы уступил с радостью, но не Погодину. Если хотели сохранить батарею, то нужно было, чтобы Погодин до нее не касался. Пулеметчику-вольноопределяющемуся Вильбуа я сказал, чтобы он стрелял из пулемета, если нужно, не считаясь с Погодиным.

Беря на себя командование в такое исключительно трудное время, я сознавал, что беру на себя крест, может быть, не по силам. Но я считал это моим долгом. Ведь никого другого не было. Несмотря на то что меня все ругали, я все же спас батарею от красных, от Авалова и от Погодина.

Считая от Ново-Корсунской станицы, наше отступление превратилось в бегство. Но в медленное бегство. По кубанской грязи не побежишь. Она хватала орудия за колеса и не выпускала их. На колеса наворачивались сплошные грязевые круги. Лошади останавливались от тяжести. Приходилось то и дело очищать колеса, но это не надолго. Как назло начались дожди, и дороги превратились в хляби. Чтобы облегчить повозки, мы мобилизовали другие и разложили грузы. Но это значительно увеличило наш обоз, и все время одна из повозок застревала. Надо было возвращаться и ее вытаскивать. Только эту вытащили, застревала другая и так все время.

По очереди мы были с Казицким впереди батареи: один узнавал дорогу, другой был в конце колонны. Этому приходилось плохо – он должен был вытаскивать застрявших. Обоз нас очень задерживал. Нужно было самому слезать в грязь, тогда и солдаты слезали выпрягать упавшую лошадь, поднимать ее, снова запрягать. Толкать, тянуть, пихать. Конца этому не было. Люди и лошади так переутомились, что засыпали, лишь только батарея останавливалась. Нужно было все делать самому, тогда и солдаты следовали нехотя примеру. Погодин на нас дулся и ничем не помогал. Он только к нам обращался, когда застревал его пулемет. Он даже не был способен сам его вызволить. Он стоял в сторонке, ручек не марал и давал непрошеные советы. Убить мало.

Наша дивизия вошла в станицу Дядьковскую. Была ночь и стрельба из пулемета. Почему? Красные? Кубанцы? Мы прошли через станицу не останавливаясь и ушли ночевать в станицу Медведковскую. Ночевали очень тесно, чтобы легче собраться при тревоге. На полу хаты раскладывали несколько снопов, как постель, два снопа в головы, как подушки. Снимали с повозок наших тифозных больных офицеров и ложились с ними рядом. Очевидно, переутомление и напряжение не давали нам с Казицким заразиться тифом.

На следующий день кавалерия, как более легкая, от нас ушла. Сперва мы шли без кавалерии, но с конно-горной. Но у конно-горной орудия были значительно легче наших, и она тоже ушла от нас. Мы шли совершенно одни. Колзаков присылал к нам разведчика, который нам говорил название станицы, где будет ночевать дивизия. Но только раз нам удалось, под утро, войти в эту станицу и увидеть уходящие полки.

Следовать за ними мы не могли. Лошади обессилели. Цель наша была дойти до реки Кубани и перейти ее раньше красных. После Медведковской мы шли уже одни, очевидно последние, за нами, вероятно, красные.

Около кузницы стояла тяжелая батарея и ковали лошадей. Нашли время! Мы их предупредили, что мы последние, но они как-то не реагировали. Я залюбовался на их лошадей – тяжелые ардены. Эти крепыши из любой грязи выпрут. Больше мы этой батареи не видели. Неужели из-за легкомыслия попали к красным? У нас было чувство, что красные где-то тут, за плечами, и нас разделяет только грязь.