От Северского Донца до Одера

Я был рад неожиданно подвернувшейся возможности повидаться с ним. Если бы не эта встреча, я не знал бы, где искать его, и, отчасти из гордости, никогда не решился бы поговорить с ним. Поскольку мы встретились случайно, то у меня не было причин не напомнить о себе. Я знал, что не поставлю его в неловкое положение. В день лекции мне удалось найти местечко на скамье прямо у центрального прохода через зал. По окончании лекции лектор, в сопровождении начальника тюрьмы и его свиты, направился через проход к выходу. Чтобы меня не схватили слишком рьяные охранники, я подождал, пока Г. Родиус не окажется в пяти-шести шагах от меня. И лишь тогда встал и сделал шаг в его сторону. Он и сопровождающие его лица остановились, слегка удивленные и явно озадаченные тем, что мне могло от них понадобиться. Я немедленно представляюсь Г. Родиусу. Небольшое замешательство, и он обнимает меня, берет за плечи! Теперь пришел черед остолбенеть его компаньонам! Первым порывом начальника тюрьмы, когда он увидел мое приближение, было оттолкнуть меня в сторону. Вдобавок к представителям наших «властей» в лице начальника тюрьмы и его заместителя здесь находился советник Ханссен и другие члены Службы переобучения, трудоустройства и опеки. Позади меня стоял заключенный, который был знаком с лектором по Африке и тоже надеялся поговорить с ним.

Мсье Родиус, хоть и не с первого взгляда, узнал меня. Что до меня, то я не видел его с 1939 года! Его поразила случайная встреча со мной, хотя он и знал о моей политической ориентации и поступлении на военную службу. Скромность не позволяет мне пересказать все то хорошее, что он наговорил начальнику тюрьмы о моей семье и обо мне, однако все его окружение это слышало. Потом он пообещал, что напишет мне, что примет на себя всю ответственность и, если я пожелаю, станет моим официальным tuteur – опекуном, потому что как пожилым людям необходима трость для ходьбы, так и молодым побегам не обойтись без поддержки! В результате начальник тюрьмы и его приближенные стали выказывать мне некоторое уважение, даже обращались ко мне «мсье»! Многие годы прошли, прежде чем кто-то стал так величать меня, поскольку здесь слово «мсье», безусловно, являлось титулом!

Примерно пять недель спустя начальник тюрьмы сообщил мне, что во второй половине дня меня выпустят на свободу! Это случилось 11 марта 1950 года, после пяти лет пребывания в заключении – 1758 дней содержания под стражей, как указано в моей справке об условно-досрочном освобождении, которую я должен был вернуть, но умудрился сохранить в качестве памятного сувенира. Сообщил мне об этом руководитель CROP, Геварт, тоже заключенный. Впервые слово «освобождение» доставило мне такую радость. Только сейчас я радовался за себя, а не за других.

Хотите – верьте, хотите – нет, но, как только момент первой радости прошел, меня охватили угрызения совести, и я заявил Геварту, что не покину тюрьму без своего брата и что пусть он передаст это начальнику тюрьмы! Уверен, Фредди Й. поддержал бы меня тогда. Я пошел спрятаться в своем «номере». Потом, сообразив, что сюда за мной придут в первую очередь, отправился в туалеты. Меня немного поискали в коридорах, а затем пришли сюда, где легко обнаружили мои ноги под дверью. Поняв всю тщетность своих ухищрений, я попросил о встрече с братом, которого мне и привели. Он находился в другом павильоне, но я смог ненадолго с ним увидеться. Затем против моей воли меня вытолкали за двери. Я не верил, что мне и в самом деле удастся добиться своего, но это был единственный момент, когда я хотел добровольно остаться в тюрьме. Однако администрация настояла на своем!

У меня нет ни малейших сомнений, что в тот день меня освободили исключительно благодаря моей встрече с Г. Родиусом, но я не могу промолчать и не сказать о тех усилиях, которые мой адвокат Поль Бертон предпринял ради меня и которые также способствовали моему освобождению. Все, что он сделал для меня, он сделал Pro Deo[114], и я нашел в нем человека с благородным сердцем, простого и замечательного. Моим читателям следует знать, что в моем освобождении нет ничего похвального. Можно также сказать, что я капризничаю! Я и не жду большего. О, если бы правосудие, ради моего душевного спокойствия, смогло бы «воскресить» мою веру в него, если бы оно освободило меня на основании других критериев, отличных от моих близких знакомств, – если бы оно повело себя как справедливое, достойное высокого почета и уважения, каким ему и полагается быть! Другие товарищи, более удачливые, но виновные не в большей и не в меньшей степени, чем я, вышли на свободу через год или два, тогда как другим, ничем от них не отличающимся, пришлось остаться здесь еще долгие годы!