От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Но видимая хаотичность пьесы Шекспира, столь напоминающая хаотичность и «сырость» романа «Дон Кихот» имеет, на наш взгляд, общий источник. Если говорить о Шекспире, то это Ф. Бэкон. А если говорить и о Ф. Бэконе и о Сервантесе, то это М. Монтень и его «Опыты». Именно в своих «Опытах» М. Монтень использовал ассоциативную хаотичность повествования для того, чтобы погрузить своего читателя в медитативное состояние мысли. Получается, что мы не просто читаем «Гамлета» (как сказал один из исследователей этой пьесы: «Гамлет» написан для чтения) или «Дон Кихота», а находимся под воздействием целого потока мыслей, выраженных в ассоциативной связи эпизодов, материальных деталей, картин природы, цитат, исторических рассказов и пр. Как и у М. Монтеня простой необязательный сюжет является лишь поводом погрузиться в рассуждения на вечные темы: одиночество, смерть, страдание, дружба, любовь, судьба. Гамлет, как и Дон Кихот необычайно одинок. Кстати, это обстоятельство делает данных героев Ренессанса необычайно современными в нашу эпоху, эпоху тотального одиночества. Но одиночество Гамлета и Дон Кихота относится к философской категории. Они одиноки не в силу издержек своего характера, а потому, что переросли своё время, потому что из этого времени постоянно выламываются что ли. Вот как пишет об одиночестве героя Сервантеса А.Ф. Лосев: «Если говорить кратко, то сущность этого образа заключается в трагическом противоречии самосознания Дон-Кихота и его жизненных возможностей. Прежде всего это чисто возрожденческий человек, если иметь в виду его индивидуальную и, конечно, артистическую самоутверждённость, если иметь в виду его веру в свое рыцарское достоинство и в свои рыцарские обязанности и если в то же самое время отдавать себе отчет в том, что в его время уже исчезла та социально-историческая обстановка, которая превращала рыцарство в огромную силу, самоотверженно защищавшую самые высокие идеалы человеческой справедливости и самые высокие стремления помогать ближнему и делать его жизнь прекрасной. Такое ужасающее противоречие делало весь героизм Дон-Кихота и весь его жизненный подвиг чем-то несвоевременным, неуместным и, в конце концов, даже смешным… Дон-Кихот оказывается безусловно смешной фигурой, но не потому, что он в чем-то виноват, что он чего-то не знает, что он преследует какие-то дурные цели или что он создан для увеселения читательской публики». Просто пришел человек другого типа, настроенный уже не так идеалистически, уже не так преданный общечеловеческому делу, человек гораздо более мелкий и деловой, для которого все такого рода титанические фигуры классического Ренессанса были ненужной обузой, мешали его мелкому предпринимательству и пошлому самодовольству. Этот конфликт идеального в человеке и реального и объединяет двух столь внешне различных героев: Гамлета и Дон Кихота. Но если над последним потешаются, то первый готов убить всех, кто лишь посмеет проявить свою низкую природу в присутствии принца королевской крови. И Гамлет, и Дон Кихот не приспособлены к реальной жизни. Они эту жизнь боятся, они застенчивы по натуре и агрессивны одновременно. Но если агрессия испанца выражается в нелепых выходках, то агрессия принца датского заканчивается для всех трагической гибелью. Но именно М. Монтень в своих «Опытах» подробнейшим образом пытался разобраться и описать природу одиночества яркой личности Ренессанса, не находящей отклика в душах своих современников. В средние века людей было меньше, но жили они теснее и редко обособлялись друг от друга; даже схимники, принимавшие обет молчания, нередко обосновывались вблизи монастырей, а то и прямо на городских улицах, на страх и поучение верующим. Одиночество чаще всего понималось как физическая изоляция. Культ одиночества как предпосылка сосредоточенного, интимного общения с богом характерен только для мистиков. Во французском языке слово solitude до XVII века относилось к редко употреблявшимся, а немецкое Einsamkeit впервые появляется в словарях XV века. Индивид и общество как бы взаимопроникают друг в друга. Более богатая и многогранная личность нового времени, не отождествляющая себя ни с одной из своих предметных и социальных ипостасей, нуждается в обособлении от других, добровольно ищет уединения. В то же время она острее переживает одиночество как следствие дефицита значимого общения или неспособности выразить богатство своих переживаний. Эта проблема стояла уже перед М. Монтенем. В принципе Монтень не одобряет в людях замкнутости и нелюдимости: «Если говорить обо мне, то моё истинное призвание – общаться с людьми и созидать. Весь я обращён к внешнему миру, весь на виду и рожден для общества и для дружбы». Но тут же выясняется, что философ плохо чувствует себя в обществе: «среди толпы я внутренне съеживаюсь и забираюсь в свою скорлупу», «я не умею увлекаться ни особенно глубоко, ни безраздельно», «повышенная раздражимость ума, которую я в себе отмечаю, обрекает меня на вечное уединение даже в кругу семьи…_». Монтень пишет, что уединение – это убежище от людей и дел и возможность обогащения собственного «Я». Человек должен иметь жену, детей, имущество и т. д., но нужно также «приберечь для себя какую-нибудь клетушку, которая была бы целиком наша, всегда к нашим услугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное наше прибежище, где мы могли бы уединиться» и «вести внутренние беседы с собой и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметь доступа ни наши приятели, ни посторонние».