От снега до снега

После ухода Комарова в армию я перебрался в редакцию и опять всю зиму спал на столе. Хлопоты редактора о предоставлении мне жилья не увенчались успехом. Сказали, что надо ждать. Бросать же комсомольскую газету мне не хотелось. Вряд ли в каком-нибудь другом месте я получил бы возможность так много ездить по краю. А Владимир Шишкин, как я уже говорил, не давал засиживаться в городе.

Шло время.

Как-то летним вечером я заглянул в «Тихоокеанскую звезду». В редакции дежурил Петр Кулыгин. Посмотрев на меня поверх очков, он спросил:

— Что-то у тебя, дружище, вид какой-то помятый?

— Так ведь бездомный я, не высыпаюсь, — откровенно признался я.

— Живи у меня, — неожиданно предложил он, — мы с женой на все лето уезжаем в Москву.

Петр Гаврилович только недавно вернулся с Чукотки, где участвовал в экспедиции по спасению челюскинцев, и собирался во время отпуска писать свою «Повесть о героях».

Впервые изданная в 1934 году, повесть эта разделила трагическую судьбу автора и более четверти века оставалась в безвестности, хотя другой такой книги о героической челюскинской эпопее не было и нет до сих пор.

Петр Кулыгин был единственным журналистом, который непосредственно с начала и до конца участвовал в спасательных операциях. По его оперативным корреспонденциям с места событий, печатавшимся в «Тихоокеанской звезде» и в «Известиях», мир узнавал, как наши герои летчики пробиваются сквозь туманы, пургу и циклоны, чтобы снять со льдины потерпевших бедствие советских людей.

В то время самолеты были маломестные, брать на борт лишнего человека, будь он даже корреспондентом, летчики не могли. Тогда Кулыгин в считанные дни освоил специальность авиамоториста и, сдав экзамены, был зачислен Каманиным в экипаж одного из самолетов.

О смелости, мужестве и выносливости Петра Гавриловича после много говорили в Хабаровске, а он только иронически посмеивался: мол, ничего особенного не произошло, летал, и все!

Уже спустя много лет, когда Кулыгину вернули его доброе, честное имя, вспомнили и «Повесть о героях».

Как раз в те дни, когда она вышла новым изданием, я был в Хабаровске. Узнав о моем приезде, дочь Петра Гавриловича Маша разыскала меня. Она не помнила своего отца (мать тоже умерла рано, когда девочка была совсем маленькая) и попросила рассказать о нем. И я долго рассказывал ей все, что знал об этом сердечном, скромном, храбром человеке и как все любили его.

Маша подарила мне экземпляр книги и дрожащей от волнения рукой написала на ней: «Дорогому Семену Михайловичу — доброму другу моего любимого отца».

...В день отъезда Кулыгиных я пришел к ним со своим протертым до дыр чемоданчиком, в котором уместились все мои пожитки.

Петр Гаврилович, встретив меня, даже вскрикнул от удивления:

— Небогато живешь! И это все твое имущество?

— Все, Петя...

— Ну ничего. — И обратился к жене: — Выгребай ему из шифоньера постельные принадлежности из расчета один комплект на десять дён. Как, хватит тебе?

— Ну зачем, Петя, я куплю себе что надо...

— Новое дело — покупать, — запротестовала Евгения Николаевна, доставая из шкафа чистые простыни и наволочки. — Будешь менять, как Петя говорил.

— И непременно прочти все книжки, что стоят на полке. Особенно Арсеньева, — посоветовал Кулыгин.

— Читал я Арсеньева.

— Перечитай, пригодится. Нам, дальневосточникам, без него нельзя. Увидишь, стихи лучше пойдут у тебя.

У Петра Гавриловича незадолго до этого вышла книга «Отступление дебрей». Работая над ней, он прошел по арсеньевским маршрутам и скрупулезно, шаг за шагом отмечал все то новое, что возникло в первые годы социалистического строительства в местах, где еще недавно шумела тайга. Отсюда и название книги.

Когда весной 1933 года я ехал на Дальний Восток, моими спутниками в долгой дороге были два томика Арсеньева. Я захватил их с собой по совету Александра Фадеева, жившего в то время, как я уже говорил, в Ленинграде.

Помню, он тоже напутствовал меня:

— Без этих книг тебе там на первых порах будет трудно.

В те годы поезд из Москвы до Хабаровска шел почти две недели. Я читал и перечитывал «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала», и со страниц вставал сказочный край. Поражало буквально все: высоченные, достающие чуть ли не до облаков, каменные сопки, уходящее к далекому горизонту синее море тайги, гремящие на перекатах стремительные горные реки и особенно необыкновенные люди, коренные жители тех мест.

А как ярко, как зримо и в то же время удивительно просто живописал Арсеньев природу края:

«Близился вечер. Усталое небо поблекло, посинел воздух; снег порозовел на вершинах гор, а на темных склонах принял нежно-фиолетовые оттенки».

Или вот это:

«Зверь шел по пятам. Дождевая вода еще не успела наполнить следы, выдавленные лапой тигра».

Прочитав «Дерсу Узала», Алексей Максимович Горький писал из Сорренто во Владивосток Арсеньеву:

«Уважаемый Владимир Клавдиевич!