От снега до снега

— Брали мы кету на дальнем заездке. Быстро нагрузили два кунгаса, закрепили буксирный трос, словом, все как положено. Уже начало смеркаться. Солнце наполовину ушло за горизонт, гасло, словом, тревоги не чувствовалось. Я рассчитывал часам к десяти быть в Пронге, сдать на завод рыбу, а оттуда прямым ходом в Оремиф. Не скажу, чтобы лиман был спокоен, изрядно подхлестывало, но, как говорится, в пределах нормы. — Он затянулся папиросой, крутнул колесо штурвала, катер, разрезая носом встречную волну, дрогнул корпусом. — Короче, часа три шли хорошо, на самом полном, хотя скорости, понятно, не было — ведь шли вверх, против течения. Несколько раз посылал матросов проверить буксир. Ничего — натяжение нормальное. Лиман, между прочим, для судоходства неприятен: где банки, где мели, где канал. Фарватер сложный. Если знакомы с историей, должны знать, что как раз из-за этих мелей да банок долгое время предполагали, что лиман Амура вовсе несудоходен и что он выхода в море не имеет, а Сахалин — полуостров. — Он показал рукой на далекий горизонт, за которым виднелись очертания сахалинских гор. — Я это говорю к тому, что, когда идешь с буксиром, гляди да оглядывайся, чуть отпустишь трос, кунгас или плашкоут с груза́ми вполне может занести на банку. Словом, когда в темноте вошли в канал Гаврилова, с северо-востока подул ветер. Знаем — плохая примета! Поверите, часу не прошло, как вскинулись волны в два-три метра высотой. Но это только вначале. А через какой-нибудь час ветер достиг ураганной силы. Аврал! Зажгли прожектор, осветили кунгасы. Дело худо. Заносит. А до Пронге уже рукой подать: маячит огнями, а дойти дойдем ли? Приказываю стопорить мотор. Включаю сирену. Только матросы кинулись закрепить буксир, волны хлынули через борт и с такой силой ударили в рубку, что стекла посыпались. Повернул штурвальное колесо — и оно легко, вхолостую закрутилось вокруг оси. Сразу понял: сорвало рулевую цепь. Пока налаживали, прошло минут сорок, и за это время катер порядком отнесло, а задний кунгас закинуло на мель. Приказал отдать буксир и с одним кунгасом решил пробиваться к Пронге. Только в третьем часу ночи сдал рыбу на плот и пошел за вторым кунгасом.

— И что же, сняли его с мели?

— Снять-то сняли, но только к утру, когда развиднелось.

— Что, к утру шторм утих?

— Куда там! Двое суток бушевал. Много бед натворил. Порушил кое-где заездки. Не одна сотня центнеров кеты обратно на волю ушла. — И заключил не без гордости: — Вот он каков, наш лиман амурский! Одно только название лиман, а на самом-то деле настоящее море, только похуже Охотского. Там хоть, как известно, глубина, а тут — ходи да оглядывайся.

———

В сторону моря идет лесовоз под японским флагом — красный круг на белом полотне. На палубе суетятся матросы в зеленоватых робах. На капитанском мостике бьют склянки.

— Идут за морскими сигарами, — сказал старшина, — может, еще встретим, увидите, какие они.

Я не стал говорить, что в свое время был и в Мариинске, и на озере Кизи, одном из живописнейших на Нижнем Амуре, где собирают и сплачивают сигары — особой формы плоты, приспособленные для буксировки по морю.

Об озере Кизи здесь говорят, что у него буйный понрав, и оно действительно редко бывает тихим.

Едва по нему пройдется ветер, как на озере вскидываются волны и пошли биться о скалы.

Зато когда оно спокойно, в его зеркальной воде стоят опрокинутыми прибрежные сопки с густыми зелеными лесами.

Но в любую погоду гонят по Кизи лес в плотах, в кошелях, в начатых еще зимой сигарах, которые предстоит дополнить бревнами на Мариинском рейде и пустить дальше к берегам Камчатки, Сахалина и Японии, где дальневосточный лес ценится на вес золота.

Однажды, не дождавшись в Мариинске парохода, я попросился на буксир, который шел с двумя сигарами в порт Маго. Никаких, конечно, удобств на буксире не было — оказия есть оказия, — но какое это удовольствие сидеть на палубе в теплый июльский вечер и любоваться берегами Амура! Недавно только отпылал закат, небо уже поостыло, однако слабый багрянец держался на узком, стиснутом скалами горизонте. Выглянула из-за горных вершин небольшая, не успевшая округлиться луна, и целые вихри белых ночных бабочек закружились в воздухе.

Старшина буксира был из ульчского села Дуди, и фамилия его Вальдю.

— Не сородич ли вы писателя Алексея Вальдю? — спросил я.

Он посмотрел на меня через плечо и заулыбался:

— Нас, ульчей, немного, все мы родичи!

Однажды я гостил в Богородске у писателя Алексея Леонтьевича Вальдю, живущего там постоянно. Помню, он увез меня на моторке в Ухтинскую протоку рыбачить, и мы провели там весь день.

Собственно, рыбачить пришлось Вальдю, а я лишь при сем присутствовал.

Когда мы пристали к песчаной косе, он сразу же развел костер, воткнул по сторонам две рогульки и повесил над огнем котелок с водой.

— Не рано ли, Алексей Леонтьевич, воду греете? Надо ведь сперва рыбку поймать.