От снега до снега

В Пяти Тополях насчитывалось около двух десятков фанз. Кое-где в низких, почти вровень с землей оконцах, затянутых вместо стекла вощеной бумагой, мигали тусклые огоньки. На окраине села, на горе стояла пагода с вогнутой черепичной крышей, к пагоде вели выложенные из камня ступени. А справа, за пагодой и пониже ее, пустовал кирпичный дом, где прежде помещалась японская жандармерия, стекла там были выбиты, и дверь висела на крюке...

— Так ты слушай, что со мной было дальше, — после недолгого молчания сказала Тома и взяла меня под руку.

...Еще только рассвело, зенитчики помогли мне с ребенком перебраться поглубже в лес, подальше от огневой позиции. Они там специально отрыли ровик, устлали его сосновыми лапами и натянули сверху плащпалатку. Двое суток провела я там. За это время батарея несколько раз вела огонь по вражеским самолетам, налетавшим на шоссе. А однажды, это было в полдень, только зенитчики дали залп, один «юнкерс» оторвался от клина и пошел в пике прямо на батарею. Но огонь зенитчиков был так кучен, рассказывал Колесов, что стервятник вынужден был сбросить бомбы за триста метров от цели. Я и сама слышала, как от взрывов закачалась земля, и от страха, что ребенок мой оглохнет, закрыла его собой.

Все эти двое суток, что я находилась здесь, ко мне приходил Колесов то с котелком супа, то с банкой сгущенного молока и сухарями.

— Подкрепляйтесь, товарищ доктор, вам ведь еще предстоит неблизкий путь...

Потом явился старший лейтенант с забинтованной головой, без пилотки и сообщил, что батарея к вечеру снимается с места, и если мне по пути, то он сможет взять в машину.

— Не знаю, мне в Турск...

— В Турск? — переспросил он. — Тогда не по пути.

— Товарищ старший лейтенант, — обратилась я к нему, — если не секрет, конечно, скажите, как вас зовут?

Мой вопрос немного смутил его.

— Зачем это вам?

— Простите, раз секрет...

— Ну, какой же секрет, — улыбнулся он. — Зовут меня Афанасий Иванович Дробот.

— Вот я и назову своего сына Афанасием...

— Да вы это что, шутите?! — удивленно воскликнул он. — Такому чудесному парню мое простецкое имя. Сказать вам по правде, когда я еще был курсантом в артиллерийском училище, то собирался сменить свое имя на более звучное, скажем, Валентин или Евгений. Да война помешала. Так что не советую.

— Нет, нет, товарищ старший лейтенант, это я решила твердо. Если бы вас звали, например, Харитон или Гавриил, я бы все равно дала такое имя своему ребенку.

— А отца ребенка, то есть мужа вашего, как зовут?

— Николай Валерьянович!

— Что ж, вроде ничего будет: Афанасий Николаевич! — уступил старший лейтенант.

Я хотела дать ему свой адрес, но, вспомнив, что никакого адреса у меня теперь нет, сказала:

— Как только немного приду в себя, пристрою сына, тоже уйду на фронт. Я ведь военнообязанная, врач, да еще хирург.

— Где-нибудь на фронте и встретимся, — не очень уверенно сказал Дробот, а стоявший рядом Колесов подсказал:

— В Берлине...

— После нашей победы уж обязательно! — согласился Дробот. — Коли живы останемся, разыщу вас, доктор, приеду повидать своего крестника.

— Спасибо вам, товарищ старший лейтенант... — еле проговорила я и залилась слезами.

— Ну, что ж это вы? — испугался Дробот. — Ведь все у вас ладно. — И чтобы вернуть мне хорошее настроение, сказал: — Наверно, зря я в артиллеристы пошел, из меня бы неплохой фельдшер получился, как по вашему, доктор?

— Акушер, — опять подсказал Колесов.

— Вот именно!

А я сквозь слезы смотрю на старшего лейтенанта и, как молитву, повторяю про себя: «Чтобы ты только счастливым был, чтобы только пуля миновала тебя, милый мой человек...»

Батарея уже была на колесах, когда Колесов принес в солдатском вещмешке продукты.

Я решительно отказывалась взять, подумав, что это они отрезали от своего красноармейского пайка, но старший лейтенант заверил, что в каптерке у них такие запасы, что вряд ли уместят все на машине.

Он приказал Колесову проводить меня до шоссе.

В Турске родных я уже не застала, оказалось, что беженцы переночевали и чуть свет ушли дальше.

Словом, друг мой, около двух недель брела я с ребенком на руках по знойным, пыльным дорогам, изредка останавливалась в каком-нибудь селе, где нам из жалости давали приют, а иногда кое-что поесть. Свет ведь не без добрых людей!

Добралась наконец до Гомеля. Мне удалось сразу же сесть в эшелон с эвакуированными. Признаться, я даже не интересовалась, куда он нас повезет. Одни утверждали, что в Казахстан, другие говорили — на Волгу, а мне было решительно все равно куда, лишь бы поскорей добраться до какого-нибудь места и определиться. Оказалось все же — на Волгу. На двадцатые сутки нас выгрузили в Саратове, распределили по квартирам. Я поселилась у одинокой старой женщины, она жила на окраине города в собственном небольшом доме. Два ее сына были на фронте. Я сказала ей, что, как только устроюсь, возьму ее на свое иждивение, и старушка согласилась присматривать за ребенком.

Уже через несколько дней мне удалось поступить сперва участковым врачом, потом — хирургом в заводскую больницу.