От сомнений к определенности. Опыт врача

Много лет назад меня пригласили работать в еврейскую общину на юге Франции.

Я лечила от аутизма сына одного ювелира. Процесс пошел, мальчик начал разговаривать.

Отец, ортодоксальный еврей, когда увидел результаты, оплатил лечение еще нескольких детей из общины. Но попросил меня никому не говорить о его «спонсорстве». «Я хочу, чтобы Бог принял мое приношение», – объяснил он свой поступок. Он настолько был воодушевлен все улучшающимся эффектом, что попросил в синагоге разрешения работать с сыном и в субботу. Я была удивлена его хлопотам. Мне казалось, что главное – это видимый результат, который был налицо. Пошел результат, доктор говорит, что работаем и завтра, – какие проблемы? А он так взволновался, что вдруг раввин не разрешит: ведь шабат. Мне это было в новинку. Разрешили, даже благословили. Но об этом в другой раз.

* * *

Я с удовольствием вспоминаю об одной удивительной, сильной, целеустремленной женщине, которой занималась несколько лет. Знаю, она продолжает работать над собой, – а это заслуживает уважения. Желаю ей всего самого лучшего и часто вспоминаю ее слова: «Вы ко мне относитесь так, как будто я знаю высшую математику, а я еле-еле правилам арифметики научилась. Конечно, я знала многое из того, чему вы меня учили. Знала, но не осознавала…». Я хочу, чтобы вы знали, что я пронзительно скучаю. Вы остались в моей памяти глубоко-глубоко.

* * *

Когда человека жалеют, он чувствует важность собственной персоны: им все интересуются, о нем заботятся. Поэтому люди подсознательно стремятся страдать, чтобы их жалели, интересовались ими.

Человек внутри себя старается максимально продлить энергию мук, потому что от этого он становится более убедительным для самого себя. Так он может легко оправдать свой следующий шаг или его отсутствие.

Помню, несколько лет назад, когда моя дочь училась в Сорбонне, она жила в Нейи, пригороде Парижа, у одной замечательной женщины. Та сдавала комнаты в своей квартире студентам, чтобы не стареть душой, общаясь с молодыми людьми, а заодно изучать с ними традиции их стран. Они с моей дочерью подружились, хозяйка научила ее готовить быстро и вкусно, с выдумкой. Квартира была большая, с множеством комнат, в каждой – по студентке. Всем им Мадам, так они ее звали, была другом. Это бесценно в чужом городе. Мадам развелась с мужем несколько лет тому назад. Четверо уже взрослых детей. У детей уже свои дети. В семье красивые традиции: каждую неделю вместе обедают, вместе встречают Рождество. Я видела коллекцию Мадам из фигурок к рождественскому вертепу – около 400 штук. И она красиво этот вертеп наряжает. Все поют песни, делают подарки. Я навещала свою дочь, и мы часто общались с Мадам. Она мне показала календарь, в котором отмечены даты рождения ближайших родственников, которых 900. И это не дальние родственники – близкие. Мадам из старинного рода. Осталась традиция – встречаться. Мадам еще молодая, элегантная женщина. Связывая всех родственников между собой, развила свой превосходный организаторский талант, и эти качества пригодились ей в работе. Моя дочь мне рассказала, как та, сидя вечерами в своей уютной гостиной, вышивала на полотенцах бесконечные монограммы голубым или розовым цветом или вывязывала башмачки, голубые или розовые. Это все новорожденным племянникам, внучатым и правнучатым. Сама при этом оставаясь безупречно элегантной и стильной, воодушевленной и остроумной.

Когда дочка готовилась к возвращению домой, я попросила ее привезти мне несколько коробок моего любимого сыра. Второпях она забыла их в своей комнате. Прошло несколько дней, в комнате моей дочери еще никто не жил. Вдруг позвонила Мадам, и, смеясь, сказала, что звонит из бывшей комнаты моей дочери, куда пришла на запах сыра.

– Переслать вам эти коробки? Правда, это уже не бри, а рокфор…

Много лет назад на джазовом концерте я встретилась с молодым человеком, которого знала по Еревану. Разговорились. Он вспомнил свою семью – мать и брата. Сказал, что несколько лет уже живет в Италии. Все хорошо, только безумно скучает по маме. Я сказала, что это великое дело иметь такую крепкую семью. И он мне рассказал свою историю. Мать одна воспитывала двух сыновей. Однажды она пришла после работы и после ужина показала конфету – всего одну – и сказала:

– Вас двое, конфета одна. Что же мне с ней сделать? Пожалуй, я съем ее сама.

И съела. Братья притихли. Мальчики поняли, что мама имеет право на собственную жизнь и что они мужчины, а потому должны оберегать маму и помогать ей. Став старше, они всячески старались ее баловать, радовать. Мать вела с ними себя очень корректно, не навязывала своего мнения, была занята своей работой, всегда следила за собой и отличалась остроумием. Ребята не помнили, чтобы она сетовала на судьбу или кричала на них… Живя в разных странах, они дружно собираются на семейные праздники. И никакого отчуждения.

Один жест– и полное включение ответственности. Вот такие судьбы.