От совка к бобку : Политика на грани гротеска

Ленин — огромный икс нашей истории. Некое неразрешенное, или неразрешимое, уравнение. Я, как и все советские, воспитывался на Ленине. Сегодня понимаешь, что кудрявый ангелоподобный мальчик на октябрятских значках, которому во всем нужно подражать, все еще остается в сумеречной зоне нашего коллективного бессознательного. Мы все сделаны Лениным. Никого главнее не было. Мама-папа, дедушки-бабушки — это были местные божества, а он был всеобщим. Он нас создал, а кто он — мы теперь не знаем. Того Ленина, который был на знамени и значках, уже нет. В то же время в адского злодея, монстра, как Сталин или Гитлер, он тоже не превратился. Он остался каким-то джокером, постмодерным персонажем, которого и деконструировать трудно, потому что прежде его еще надо сконструировать. Он предстает теперь как зияние, огромная прореха, в которую обрушилась империя. И весь XX век. Если Россия — подсознание Запада, то Ленин — подсознание России. Иван Грозный, Петр I, цари Александры и Николаи, Распутин, Сталин уже вошли в наше сознание, успели стать предметом национальной рефлексии, но Ленин скрылся, ушел в подполье, в глухую несознанку. И в этом смысле, как огромное вместилище бессознательного, Ленин сомасштабен России.

Сталин, при всем его демонизме, прост. Он модернистский, кафкианский персонаж. Он понятен: жажда власти, восточный деспотизм, наследие монархии, цель оправдывает средства и так далее. А в Ленине удивительным образом уравновешены циник и идеалист, их нельзя разделить. Я пытался разгадать его загадку, читая его письма родным. И ничего не понял. «Нулевой градус письма», как сказал бы Ролан Барт. Пишет, как пионер из лагеря бабушке. Купался, загорал, ходили в поход, много друзей. Точка. Вот это конспирация! — абсолютная прозрачность. Рассматривай, ощупывай — он есть, но его нет.

Я пытался понять Ленина, читая о нем уже в постсоветские годы. Какие-то разоблачения, воспоминания оппонентов. Но и это не помогло. Я по-прежнему представляю Ленина таким, каким он был для меня в детстве и юности. При том что все идеологические наслоения отпадают, человеческий костяк остается тем же. Сквозит пустотой. И открывшиеся факты ничего не добавляют, а только усиливают чувство загадки. Тому всемирному гению, вооруженному передовым учением, сподручнее было произвести революцию, чем вот этому прозаичнейшему джентльмену, без обаяния, без красок, серому, как тот октябрьский денек. Только какие-то случайные проблески. Помню, как появился портрет Ленина в журнале «Новый мир», кажется, еще при Твардовском, этот интровертный портрет раньше не тиражировали. На этом снимке он глядит прямо в тебя, у него глубокий взгляд очень умного преступника.

Страстная машина

С одной стороны, да, Ленин — машина, но в то же время очень страстная машина, машина человекоубийственных страстей. Если читать его работы — даже «Материализм и эмпириокритицизм», якобы философский трактат, — то и там он постоянно рычит на своих оппонентов, честит их почти непотребными словами. В основе его натуры лежит огромное раздражение, которое можно проследить до «карамазовского» истока. Если пролилась где-то слезинка труженика, то за это надо задушить все правящие классы, всех буржуев, дворянчиков и попов, не говоря уже о Боге. В письме Максиму Горькому Ленин пишет, что «всякий боженька есть труположество — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, все равно» (13 или 14 ноября 1913 года). Это значит: превратить Отца в ребенка. И одновременно объявить его трупом. В основе лежит желание уничтожить отца и занять его место. Это можно назвать волей к власти или Эдиповым комплексом.

Ленин вообще — место конвергенции основных учений XIX — начала XX века, марксизма, ницшеанства и фрейдизма, но Эдипов комплекс первенствует — по отношению к Богу, к царю. Идея свержения верховной власти и овладения Матерью-землей — отсюда и материализм, вера в то, что первична природа, при том что к настоящей природе он был равнодушен. Якуб Ганецкий вспоминает о том, как они с Лениным и другими товарищами пошли на прогулку в швейцарских Альпах. Когда поднялись на перевал, открылся сияющий вид на озеро, на снежные вершины, а Ленин, оглядевшись, только выругался: «Сволочи!» И пояснил: «Ох, и гадят нам меньшевики!» Никакого живого чувства к природе у этого материалиста не было, а тем не менее вот он, культ материи. Для «воинствующего материалиста», каким называл тебя Ленин, первичность матери-природы — это лишь первый ход в отторжении ее от Отца. А второй и главный — самому овладеть ею. Большевики признавали первенство материи лишь для того, чтобы самим молодо, хищно ею обладать.

Презрение к миру