Я крепко спала в гостиничном номере в Бомбее, в Индии, когда зазвонил телефон. Это было 5 марта 2006 года, на следующий день после моего дня рождения. Я на три недели уехала в паломничество по стране, которую считаю своим духовным домом, и у меня оставалось еще четыре дня на посещение храмов до назначенного отлета в Калифорнию. Дрожащий голос матери на том конце провода сообщил мне, что мой отчим в больнице и ему остались считанные дни. Остаток ночи я договаривалась об отмене оставшейся части поездки и искала билеты на ближайший рейс в Штаты. Через двадцать четыре часа я оказалась у постели отчима.
Моя мать Филлис и отчим Дэн познакомились, когда мне было двенадцать лет, и спустя сорок лет были влюблены друг в друга так же, как и в самом начале. Они все время проводили вместе и были практически неразлучны. Мама и Дэн жили очень просто и скромно, но радость и преданность составляли их неисчерпаемое богатство. У нас с Дэном было два важных общих момента: мы родились в один день, 4 марта, и оба обожали мою маму, человека самой большой души из всех, кого я знаю.
Отчим много лет упорно сражался с раком, поддерживаемый безусловной любовью моей матери. Для них каждый день был подарком, особенно учитывая, что изначально Дэну прочили всего пару-тройку месяцев жизни, а он еще жил одиннадцать лет.
Я довольно давно Дэна не видела и, сидя рядом с ним и держа в руках его хрупкую ладонь, поняла, что он практически ничего не весит, и тело его сжимается, чтобы отпустить душу. Ему капали морфин для обезболивания, но он точно знал, что происходит, и с присущей ему скромностью извинялся, что мне пришлось прервать поездку.
Лежа на смертном, как мы все понимали, одре, Дэн хотел одного – говорить о том, как он любил мою маму. Снова и снова рассказывал он нам, каким счастливым она его сделала и как он не мог и желать лучшей жизни.
У меня сердце разрывалось смотреть, как мама держит последнюю вахту у постели своего любимого, смачивая ему пересохшие губы кубиком льда и гладя обтянутые кожей руки, которые столько бесценных лет держали ее в надежных объятиях.
Я ушла на пару часов, чтобы привести себя в порядок, а вернувшись, нашла маму расстроенной.
– Дэн делает странные вещи, – сказала она мне. – Все мечется на постели, поднимает руки в воздух и просит мех. Я думала, ему холодно, но каждый раз, кода пыталась укрыть его, он только больше возбуждался.
– Может, это морфин так действует, – попыталась я ободрить ее. – Давай я посижу с ним, пока ты ходишь в буфет. Вернешься в любой момент. – Я отправилась в палату и села у постели Дэна, надеясь разобраться в происходящем.
Внезапно он открыл глаза, увидел меня и назвал по имени. Затем поднял слабые руки в воздух и забормотал однообразно, уставясь в потолок. Я нагнулась ближе, чтобы расслышать, что он пытается сказать.
– Что такое, Дэн? Чего ты хочешь? – спросила я.
Он повторил, и на сей раз я четко расслышала:
Дэн всегда настаивал, что он атеист, и, пока он не заболел, я, бывало, дразнила его и предсказывала, что однажды, когда он покинет свое тело и очнется на Той стороне, он вспомнит меня и скажет: «В итоге Барбара оказалась права». Теперь этот момент пришел, и я поняла, что происходило, – его душа начала процесс отделения от тела. Он уже чувствовал, что существует «верх», может, даже видел, и хотел отправиться туда, но не знал, как.
– Да, Дэн, – мягко подбодрила я его. – Все правильно. Ты отправишься вверх! Ты сможешь отправиться, как только будешь готов. Не беспокойся, родной. Тебе не придется делать это одному – тебе помогут. У тебя все получится! Ты знаешь, как это делается, потому что уже проделывал это прежде. Ты отправишься вверх.
Я почувствовала, как сразу расслабилась душа Дэна, как будто часть его поняла, о чем я толкую. Он опустил руки, перестал метаться и сделался очень спокоен. Затем, к моему удивлению, протянул мне через поручень больничной кровати руку, словно хотел убедиться, что я понимаю, как он благодарен мне, что я помогла ему подготовиться к «уходу вверх». Я нежно взяла тонкие пальцы в свои. Он почти ушел.