От всего сердца

Она поднялась на крылечко, и ей стало как-то не по себе: улицу наискосок переходила невестка. Маланья хотела окликнуть Груню, но не решилась и, прислонясь к косяку, долго следила за маячившим вдали белым пуховым платком.

«Настырная очень! — с неприязнью подумала Маланья. — Наверно, хочет в чем-то по-своему повернуть, а тому тоже упрямства не занимать, батин характер!»

Стлавшийся над подойником пар теплыми струйками подбирался к озябшим рукам.

Когда ока была в девках, все шло не так. А теперь бабы все норовят стать вровень с мужиками. Да разве мужик на второе место согласится? Как бы не так!

В избе, процедив молоко, Маланья поставила самовар и присела на лавку. Все уже было сделано, оставалось ждать, когда все проснутся. Но сегодня что-то не сиделось. И она без надобности переставляла стулья, стирала пыль с зеркала, хотя ничто не мутило родниковой его чистоты.

На глаза попалась гимнастерка Родиона, висевшая на плечиках около шкафа. Желтая металлическая пуговица у кармашка еле держалась на ниточке. «Пришью, пока не потерялась».

Маланья разложила гимнастерку на коленях, стараясь не помять золотисто-оранжевые погоны, и залюбовалась орденами.

Она еще не знала, за что получил их сын, но питала к его наградам какое-то нежное и тихое благоговение, как к чему-то священному. Протерев медали чистой суконной тряпочкой, она принялась за пуговицу.

Она испытывала любовное, ни с чем не сравнимое чувство успокоенности, когда что-нибудь делала для сына: починяла, шила, вязала, и в эти тихие минуты углубленного раздумья, сосредоточенности в себе она всем своим существом ощущала в доме его присутствие и была покойна за сына: он здесь, в горенке, спит, прижимаясь щекой к подушке, ему никуда уже больше не надо ехать.

Долго ли проворным, умелым рукам возиться с одной пуговицей — вколоть несколько раз иголку, перекусить зубами нитку — раз! — и готово, носи на здоровье.

Маланья внимательно осмотрела гимнастерку, нет ли где пустяковой дырочки, не отпоролся ли белый подворотничок. Нет, все было в порядке, гимнастерка была почти совсем новая, без единого пятнышка. Оставалось только застегнуть пришитую пуговицу и повесить на место.

Уколов о что-то острое палеи, Маланья потянула торчащий из кармана белый уголок. Это была фотографическая карточка, отороченная по краям острой, будто костяной, каемкой. «Чья же это такая краля?»

На Маланью насмешливо и чуть горделиво смотрела пригожая девушка с дыбящейся над выпуклым лбом светлой волной волос.

На оборотной стороне карточки бежали размашистые слова, и пока Маланья с трудом разбирала их, лицо ее заливала кровь: «Милому другу — дорогому сибиряку — от Наташи Соловейко».

«Соловейко — это фамилия, выходит, — машинально сообразила Маланья. — а сибиряк кто ж такой — Родион, что ли?.. Нет, тут что-то неладное!»

Встревоженная, она поднялась с лавки. Что же делать?

Она тихонько, на цыпочках, подошла к кровати и осторожно тронула за плечо Терентия:

— Вставай, отец… беда!

Терентий не сразу спросонья разобрался, но когда Маланья подала карточку, у него мигом испарились остатки сна. Хмурясь, он медленно прочитал на обороте надпись и долго, вприщур разглядывал незнакомую барышню.

— Ишь, расфуфырилась, язва, — тихо проговорил он и хотел было разорвать карточку, но, отворачиваясь, с нескрываемой брезгливостью добавил: — Положь ее, мать, обратно, пусть ближе к его совести лежит… И где она его обратала?

Маланья всхлипывала, утирая глаза кончиком платка.

Он спрятал в огромных своих ладонях маленькие, детские руки Маланьи и молча гладил их.

— Видно, мать, его не в одну спину ранило… Где Аграфена?

— Чуть свет на работу ушла!

Старик застонал, раскачиваясь на кровати:

— Ах ты, беда какая! Что ж, он над ней изгиляться явился, юбочник несчастный?.. Ну, погоди, погоди! — отстранив Маланью и всовывая ноги в валенки, зло цедил сквозь зубы Терентий. — Я ему вожжи укорочу, я ему, пенкоснимателю, мозги-то прочищу!

— Да тише ты, тише!.. — умоляюще зашептала Маланья, повисая на руке мужа. — Может, все обойдется, не мути воды… Слышь? Не мути…

Она вдруг замолчала. Из горенки, улыбаясь, выходил Родион. Мягкий, растрепанный чуб свисал над его лбом, глаза таили ласковую, дремную теплоту и улыбчивость.

— Мам, куда это Груня чуть свет убежала?

— Это ты себя спрашивай, а не нас с матерью! — сурово остановил его отец и покраснел.

Маланья поняла, что теперь старика удерживать бесполезно, он не утихомирится, пока не выскажет все — запальчиво, гневно, бестолково.

— Вы чего, тятя, набросились на меня? Какая вас муха укусила, а?

— Не муха, а, видать, целая лиса в наш курятник забралась! — крикнул Терентий и ткнул карточкой в грудь сына.

Родион сразу догадался обо всем и расхохотался — неудержимо, до слез. Теперь недоуменно и робко смотрели на него родители.