Отблески Версаля

Декабрь 1786 года: «После трапезы король долго разговаривал с моей племянницей; ах, боюсь, дело принимает печальный оборот для нее и для чести семьи. Я всегда и всегда говорила: ее не следовало устраивать при дворе. Король компрометирует ее в высшей степени. Ради него самого я желала бы, чтобы он проявил себя мужчиной и образумился. — С королем в церкви. Проповедь Шпальдинга была так прекрасна, будто нарочно произнесена для моей племянницы. Но, похоже, она не хочет слышать ничего, что призывает ее к исполнению долга. У меня больше нет влияния на нее. Юлия выглядит очень печальной; приехал ее брат и сделал последнюю попытку образумить ее. Король выглядит счастливым только тогда, когда видит ее. Там, где находится она, он не видит никого, кроме нее, беседует только с ней, и в его голове нет ничего, кроме страсти. Я вижу, что сия история стремительно приближается к наихудшему концу, я же должна находиться рядом и не могу остановить ее. — Сегодня был придворный концерт. Король покинул концерт, чтобы навестить больную принцессу, потому что там находилась моя племянница. Страсть побуждает его забыть все остальное и потерять всякую осторожность. — Поведение короля непростительно. Он следует за ней взглядом и разговаривает только с ней. Для нее было бы лучше покинуть двор. — Господь видит, до какой степени огорчает меня видеть короля на прямом пути к величайшей несправедливости, такой несправедливости, которая, помимо всего, лишит наше семейство чести. — Сегодня, наконец, случилось то, чего я давно боялась: племянница бросилась в мои объятия, лепеча, что ее участь решена, она хочет принадлежать королю из чувства долга по отношению к нему и из любви к нему. Признаюсь, я считаю столь ужасным обвинять ее, что не произнесла ни слова проклятия; вскоре она будет бесконечно несчастна, ибо совесть не будет давать ей покоя».

Падение добродетельной девицы

Эта история тянулась таким образом еще некоторое время. В какой-то период король принялся либо изображать равнодушие, либо действительно испытывал его, поэтому искорка ревности, вспыхнувшая в сердце барышни, ускорила приближение роковой развязки. Вот что занесла в дневник ее тетушка.

Январь 1787 года: «Сегодня вечером бедная Юлия была в отчаянии; она любит короля, и угрызения совести в течение длительного времени истерзали ее и выбили из колеи. Она сказала мне, что слишком слаба, чтобы ныне сопротивляться ему…».

Король не терял, подобно Вертеру (ну, и возможностями располагал более широкими), время на совместное чтение песней мифического шотландского барда Оссиана и незамедлительно предложил Юлии сделаться его возлюбленной.

Теперь барышня проявила себя менее неуступчивой и, чтобы хоть как-то для приличия спасти свою честь, настаивала лишь на выполнении нескольких договоренностей. Эти условия были следующими: во-первых, получение письменного согласия супруги Фридриха-Вильгельма на эту связь; во-вторых, заключение брака «с левой руки», и в-третьих, мадам Ритц вместе с детьми должна навсегда покинуть Берлин. Король моментально согласился на два первых условия. Получить дозволение королевы не составляло труда, интимная связь между законными супругами после рождения семерых детей давно прекратилась, к тому же королева стала жестоко страдать от подагры и желала лишь мира и покоя.

Юридическая сторона морганатического брака также не представляла собой особой помехи для человека, представлявшего в своем лице высшего законодателя страны. Под давлением министра юстиции Вёльнера духовенство подготовило свидетельство о прежних случаях морганатического брака (к тому времени подобных примеров насчитывалось уже несколько), в котором указывалось, что сам Лютер в 1540 году благословил морганатический брак[33] ландграфа Филиппа Гессенского, женатого на Кристине Саксонской, с Маргаретой фон дер Заале. С правовой точки зрения авторитета Лютера было достаточно. Что же касается нравственной стороны, Фридрих-Вильгельм внушил себе, что, поскольку его супружеские отношения с супругой были прекращены уже много лет назад, брак можно рассматривать как недействительный, и не особенно мучиться угрызениями совести по этому поводу. Что же касается греха двоеженства, то он считался менее тяжким по сравнению с грехом внебрачных отношений, ибо в морганатическом браке положение женщины было спасено. К тому же этот брак благословил такой авторитет как розенкрейцер Бишофсвердер.

Оставалась проблема изгнания Вильгельмины с детьми, на котором настаивала Юлия. Нетрудно предположить, что слухи о намерении короля вступить в морганатический брак привели женщину в полное негодование, о чем свидетельствует ее письмо, отправленное в январе 1787 года: