Семье нужна была покорная и покладистая женщина, которая бы всегда соглашалась с Леной. Это не про меня, и поэтому мои отношения с семьей начали портиться. Прежде всего, меня оскорблял тот факт, что продукты для еды мне покупались более дешевые, нежели для семьи. Этим мне давалось понять и почувствовать мое положение прислуги в доме. Хотя творожные запеканки, приготовленные из «моего» творога, семья уплетала за обе щеки. Меня будили по утрам по времени просыпания Алисы, независимо от того, который был час. На мое счастье, Алиса укладывалась спать ровно в 21.00. Процесс укладывания был прост: я прочитывала ей две сказки и оставляла Алису одну. Она кувыркалась, что-то сама себе рассказывала и в итоге засыпала. Лена выражала вечное недовольство, но никак не могла сформулировать свои желания. Она была на два года старше Антона, такая капризная толстая тетка. В юности она занималась спортом, потом забросила его и начала толстеть. По этой причине она придерживалась строгой диеты, ела по утрам всевозможные витамины, но ей ничего не помогало. В ее разговорах со мной постоянно просачивался страх: вдруг она потеряет Антона. Вот так возьмет он и уйдет! Но что нужно делать для того, чтобы оставаться привлекательной для мужа, она не знала и держала Антона в строгости.
Есть старый советский анекдот. На вопрос: «Что Вы будете делать, если ваш муж Вам изменит?» француженка ответила: «Ха, если мой муж мне изменит 1 раз, то я ему изменю 2 раза, если 10 раз, то я 20 раз и у него пропадет всякое желание мне изменять!»; аборигенка из племени мумбу-юмбу сказала: «Моему мужу после каждой измены старейшины будут отрезать часть пениса, а с оставшимися 20 см пениса кому он будет нужен?» И тут русская простонала в отчаянии: «Боже мой! А у нас – и профком, и местком, и партком!»
Сто пятьдесят лет тому назад Н. Некрасов написал о русской женщине: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!» Какая лихость истребила русского мужика уже во времена Некрасова, если русская женщина до сих пор входит в «горящие избы» и хватает на ходу любую клячу, называющуюся мужиком по половому признаку? Тогда, само собой разумеется, что советская женщина – как святая троица на иконе: и француженка, и мумбу-юмбу, и русская. Потому что бедного мужика прессовали и кастрировали всеми возможными силами, коих в стране под названием СССР было в изобилии: партком, местком, профком, соседи и им подобные. А мужики с перебитыми ногами и хребтами уже и не рыпались больше никуда. Да и куда им было идти, если карьера легко рубилась разводом? Отсюда это торжествующее женское: «Да куда он денется? На коленях приползет!» Конечно, приползет, но уже не мужик, а какое-то бесхребетное животное. Не спиваться же в общаге.
Да и какой мужчина бросится под этот танк под названием развод, если он не одержим манией самоубийства? Так и жили русские женщины в этом прессинге, теша себя иллюзией, что детей мужчина не «бросит», а если надумает что-либо, то мы на него выступим с тяжелой артиллерией в лице всяких КОМов! Ну, какая тут может быть адекватность в самооценке, если мужа держат силой на коротком поводке и в строгом ошейнике? Не здесь ли кроется такая одержимая любовь русских к собакам? Особенно женщин. Ведь мужики в ошейниках не ласкаются, как псы, а сумеречно смотрят исподлобья. Хоть собака руку оближет. Зато в генах русских женщин прочно закрепилось вот это: «Да кому я нужна с ребенком?» Прямо прайд какой-то в головах русских женщин, где самцы львы загрызают чужих детенышей! Нет уж, если попался в руки мужик, то мы его любыми средствами привяжем, пристегнем, прикрутим! Ведь чужой мужик погубит не своего ребенка! Ну, что же, бывает и такое: губит. Как чужой, так и свой родной.
Во дворе дома стояла ортопедическая скамейка, сделанная руками Антона. Набрана она была из деревянного бруса, и все места соединений элементов были закреплены розовой ленточкой и завязаны бантиком. Посередине скамьи было нарисовано символическое сердце, а в стороны от него шли надписи: «Я тебя люблю; Я готов прожить с тобой всю жизнь; Я бы тебя сжег; Люблю твои глаза; Я тебя ненавижу» и так далее. Скамья очень впечатляла. Антон будто спорил сам с собой на любовь к Елене и крепость своих семейных уз.
Конечно, в глубине души каждая женщина знает, что мужчину в этих самых узах «держит женщина, а не дети».
Детей Лена тоже держала в строгости. Главный ее постулат в общении с детьми был такой: «Я сказала!», строгий взгляд и сдвинутые брови, и эти три составляющие лениного воспитания действовали.
В своей книге «Французские дети не плюются едой» П.Друкерман
особо отмечает эти «большие глаза – укоризненный взгляд» как меру воспитательного воздействия. Но сквозь строгость просматривалась любовь Лены к детям. А сдвигала брови она лишь для их пользы. Однажды я предложила ей поделиться своими строгими методиками с другими мамами, которые не знают, как обуздать своих чад.