Отдохни, Господи, ты устал...

- Когда тебя спросят, что здесь произошло, Максвелл, ты скажешь, что в ночь с пятницы

на субботу потерял оба глаза и отыскал их только к воскресенью. Разумеется, если ты не

хочешь, чтобы на моем столе оказались твои замечательные детишки. Вызови скорую. А то

бедняга утонет в собственной крови. А ты, Никки, - я взял женщину за руку, - пойдешь со

мной.

Кажется, тогда мне было двенадцать. Мама повела нас к преподобному Грайму. За

день до трагедии онис отцом - эти набожные добропорядочные граждане - что-то весь

вечер выясняли, после того, как нас с сестрой привели патрульные. Мы подожгли дом

миссис Возняцки. Старой потаскухи, которая вечно высовывала свою физиономию из

окна и орала на пробегающих мимо ребятишек. Ее раздражали детские голоса. Они

отвлекали старушку от просмотра любимой мыльной оперы. Мы с сестрой Карен всего

лишь хотели напугать старую неврастеничку. Дом горел так прекрасно...

И вот мы в коморке преподобного. Мать слезно умоляет его сделать нас

"нормальными". Изгнать беса, вернуть рассудок. Что угодно, лишь бы мы сидели дома и

молились круглыми сутками о выздоровлении старой поджаренной миссис Возняцки. То

была самая крупная ошибка нашей мамы. Больше она просто ничего и не успела...

Помещение, в котором я исполняю заказы своих самоубийц, выглядит довольно жутко. Но

лишь для человека, ни разу здесь не бывавшего. Хотя мало кто видит мою обитель более

одного раза в жизни. Глаза Никки подтверждают мою теорию.

- Какого хрена тебе от меня нужно?

В центре стоит металлический стол, прикрученный к полу.

- Я с кем разговариваю, псих долбаный?!

Черное и белое. Шахматное поле, на котором пешки делают последний вдох.

- Это безумие...

Логично и функционально. Не более. Отдельные стеллажи для фаллоиммитаторов, удавок, затычек и прочего инвентаря.

Я включил прожектор над столом, остальная часть помещения погрузилась во мрак.

Пододвинул два стула и приказал женщине сесть.

- Закрой свой рот, или я отрежу твои губы. - Я закурил.

Никки перестала растерянно оглядываться и посмотрела на меня.

- Я просто не понимаю...

- И не нужно. Я не собираюсь тебя убивать, или насиловать. Ты слишком стара и

беспомощна. Да и трахнуть тебя - значит засадить половине Орегона. Ничего личного.

У шлюх тоже есть сердце.

Никки стала чаще моргать и тяжело проглатывать слюну, чтобы этот подступающий ком

обиды и бессилия не вырвался наружу в виде слез. Неприятно, наверное, когда женщине

тридцать пять лет, а ее уже считают порченым товаром. И она боится. Боится, зная, что я

не собираюсь ее убивать.

А тот парень? Максвелл. Он не вызвал копов, не бросился на помощь товарищу. Я

пригрозил ему его же отпрысками.

Большие дети. Они все чего-то боятся, сколько бы мышц ни обтягивало скелет, или

сколько бы членов у них во рту ни побывало. Истинный параноик убежден лишь в одном: если все идет хорошо, значит, все хорошо замаскировано.

Воспитательный процесс начался сразу после того, как мать покинула стены

церквушки.

Я до сих пор слышу стоны маленькой Карен. Преподобный Грайм по-своему боролся с

бесами, живущими вдетях. Мою сестру он просто насиловал. Задрал платье, спустил

трусики и трахал, пока та не потеряла сознание. Бомбардировка анального отверстия

девятилетней девочки чревата некоторыми последствиями, например, массивным

ректальным кровотечением.

И он заставлял меня на это смотреть.

"Расскажешь кому-нибудь - с тобой случится то же самое".

Но рассказывать не пришлось. Моя маленькая сестренка умерла, не приходя в

сознание. Ее хрупкое тельце так и не сделало ни единого вдоха до приезда скорой.