Отель последней надежды

Русские женщины всегда нарушают правила, по которым живут все остальные люди! Потому что они произошли не от обезьян, а от диких мустангов. Ну, по крайней мере эта!..

— А что было в бутылках?

— Жидкость, которая при соединении с воздухом превращается в сильный отравляющий газ. Что-нибудь еще?

Все молчали, и Уолш снова повернулся к Коле Санькову.

— Вы взялись не за свое дело, — сказал он. — Ваша специальность — банальные заказные убийства, а вы решили, что способны на международный терроризм!

— Откуда вам известно, на что мы способны?!

— Президент Соединенных Штатов не приезжает в Россию. Это блеф, от первого до последнего слова. Игра спецслужб. А вы поверили и попались. Это непростительно для террористов, даже начинающих.

И Колю увели, и, уходя, он еще оглядывался на Уолша и щерился, как волк.

* * *

«Осенний поцелуй, сок рубиновой вишни, как жаль, что ничего у нас летом не вышло…» — распевал приемник, а Максим Вавилов мелким почерком описывал место происшествия. Это нужно было сделать, собственно, как раз на месте, но он не сделал, поленился, вот и приходится теперь выдумывать, художественную беллетристику сочинять.

Теперь он писатель. Как, дай бог памяти, его фамилия-то?! Того, кто сочинял из жизни крокодилов?

Ах да, Галапагосский! Впрочем, он, Максим Вавилов, тоже в своем роде писатель и тоже когда-то сочинял из жизни крокодилов. Насилу бросил.

Осенний поцелуй, значит.

«Тело потерпевшего было освещено электрической лампой и светом, падавшим из окна, таким образом, осмотр проводился при смешанном освещении. Тело расположено между столом и окном, головой к окну, см, приложение номер один». Вот мы сейчас его приложим, это самое приложение!

Впрочем, ни убитый, ни убийца никакого интереса у Максима Вавилова не вызывали. Убитый лежал на полу, убийца мирно спал рядом на диване, мертвецки пьяный. Его растолкали, свезли в КПЗ, вот и вся история про «русский сыск»!

— Макс!

— М-м?

— Ма-акс?

— Чего?!

— Макс, ты спишь, что ли?

— Я работаю! — рявкнул он в сторону двери. — Не видно?!

В дверном проеме появился Вова Бобров, который привычным жестом поправлял кобуру под мышкой, как будто штаны подтягивал.

— Чего ты сидишь-то?! — И Вова скорчил страшную рожу. — Поехали, поехали, у нас происшествие!

— Труп?

— А черт его знает! Соседи говорят, что труп, но, может, еще и не труп!

— А где? На улице?

— На улице.

С утра шел дождь и было холодно, и Максим Вавилов, который никогда не ездил на работу на своей машине, чтобы ее видом не смущать коллег, подчиненных и — хуже всего! — начальство, сильно вымок, а потом еще в метро какой-то дядька напустил со своего зонта целую лужу, и прямо ему в ботинок. Подвинуться было некуда, дядька все время виновато на него косился, и Максиму было жалко и его, и себя, и весь народ, который трясло, качало, мотало из стороны в сторону. Люди досыпали на ходу, кто сидя, кто стоя, а остальные, сдавленные со всех сторон чужими мокрыми телами, пытались хоть как-нибудь пристроиться, чтобы было не так неудобно, и зонты оттягивали руки, и под ногами стояли лужи, и поезд — подземное слепое чудовище — выныривал из мрака, выплевывал одних и пожирал других, и снова проваливался во мрак, грохочущий и смрадный.

Ботинки за день так и не высохли, ноги были волглые, противные, и снова вылезать на улицу, трястись в Серегиной «Волге», а потом стоять возле трупа — а может, там еще и не труп! — ему не хотелось так, что словами не выразить.

А может, и выразить, только нецензурными.

— Макс, пошли! Ерохин три раза спрашивал, выехали мы или нет!

— Да чего ты врешь! Ерохина нет сегодня!

Бобров засмеялся уже из коридора, и Максим Вавилов встал, натянул куртку, которая тоже была мокрой, и пошел к машине.

Завтра суббота, повторял он себе. Завтра я буду спать, сколько захочу. Я приеду домой, а там тепло и сухо, и можно налить ванну, и сидеть в ней, пока не прогреются все кости, которые от холода стучат друг о друга, как у скелета в биологичкином кабинете. А потом можно лежать на диване, читать газету «БизнесЪ» и медленно засыпать, а назавтра можно проснуться в два часа дня.

Или в три. Завтра же суббота!..

Можно проснуться в три, в тихих и мутных октябрьских сумерках, покормить колбасой ежа, который еще не залег в спячку, надеть резиновые сапоги, дождевик с капюшоном и побродить по участку, а потом выйти через дальнюю калитку в лес, пахнущий осенью, дождем и прелыми листьями, и вдруг найти под облетевшей березой толстый и важный поздний гриб и, вернувшись в дом, жарить с ним, единственным, картошку! И есть ее прямо со сковородки, а она будет пахнуть летом, травой, листвой и солнышком.

А потом можно долго сидеть на веранде, смотреть в темнеющий сад, где мягко шуршит дождь, слушать, как топает его еж, потягивать виски и ни о чем не думать.

Он вообще в последнее время старался ни о чем не думать.

Все изменилось с тех пор, как уехала Катя Самгина. Она уехала и ни разу ему не позвонила. А он — что же? Зачем он будет ей звонить, если сразу было понятно, что продолжения не будет.