Мадлен всмотрелась в лицо мужчины, стоящего перед ней, и увидела то, чего раньше не замечала. Матовый блеск его кожи, подобный свечению, исходящему от древних папирусов, явственно говорил об истинном возрасте графа.
– В юности, – произнес Сен-Жермен, пристально глядя в ее глаза, – я был, что называется, долговязым. Теперь я едва ли могу считаться человеком среднего роста. Пройдет лет четыреста, от силы пятьсот, и я сделаюсь карликом.
Он подошел ближе к Мадлен, протянул руку и нежно коснулся ее щеки.
– Сен-Жермен, – еле слышно шепнула она, накрывая его пальцы ладонью.
– Не искушайте меня, Мадлен. Вы не понимаете, с чем столкнулись…
Сделав над собой усилие, он опустил руку.
– Идемте, я отведу вас к тетушке.
Граф отступил и указал глазами на дверь.
– Запомните все, что тут говорилось о Сен-Себастьяне, и остерегайтесь. Я буду вас охранять, но зло коварно – вслушивайтесь в себя. Ум и проницательность – лучшая ваша защита. Если придется взывать о помощи – спрячьте гордость в карман. Кричите – и я услышу.
Мадлен досадливо передернулась и коснулась его руки.
– Этот эликсир жизни, – пристально глядя на графа, спросила она, – как вы его добываете? Сен-Жермен замер, восхищаясь ее отвагой.
– Я его пью, – жестко произнес он. – Спросите Люсьен Кресси.
– Так я и думала, – кивнула Мадлен. – В этом причина ее болезни?
– Нет, – глухо ответил граф, отнимая руку и отступая. – Это скрашивало ее одиночество. В противном случае я бы даже не приблизился к ней.
– Она знала, что это вы?
Сен-Жермен усмехнулся.
– Ей снились сны, дорогая. Дивные, чарующие сны. На какой-то миг она расцветала. Но приходило утро, и все возвращалось на круги своя.
Граф надолго умолк.
– Добрые сестры рассказывали нам о ночных наваждениях. О мерзких порождениях мрака, пьющих кровь христиан. Но вы сказали, мадам де Кресси это вовсе не претило?
Граф проклял барьер, стоящий между ним и этой любопытствующей особой.
– Несомненно, – сухо ответил он.
На лице ее промелькнуло лукавое выражение.
– Ах, Сен-Жермен, у моего колье опять сломалась застежка, – сморщив носик, прошептала Мадлен. – Она немилосердно царапает кожу. Посмотрите – там, кажется, кровь.
Взгляд графа невольно метнулся к ее горлу, глаза его потемнели.
– Разве не вы собирались подсунуть мне овцу или лошадь?
Слова, которым он попытался придать оттенок иронии, прозвучали как мольба о пощаде.
– Только если вам понадобится больше, чем во мне есть.
Сен-Жермен рассмеялся, но уже с искренним восхищением.
– Мне нужно не больше бокала. Но… это небезопасно, – быстро добавил он.
– Небезопасно? – с блестящими от нарастающего возбуждения глазами переспросила Мадлен.
– Если я возьму слишком много…
Сен-Жермен взял девушку за плечи и легонько встряхнул. Когда он заговорил, голос его был едва слышен.
– Если я буду брать слишком много или слишком часто к этому прибегать, то после смерти вы превратитесь в такое же, как я, существо – нечистое, отвратительное, преследуемое и отверженное людьми.
– Вы не отверженный, – возразила она.
– Я был отверженным. Но я учусь им не быть.
– Ну, один-то разок, без сомнения, не повредит, – рассудительно сказала Мадлен. Она вся подрагивала от нетерпения. – О, Сен-Жермен, не упрямьтесь, прошу вас…
– Я все еще могу проводить вас к тетушке.
– О нет!
Мадлен проворно загородила спиной дверь.
– Я никогда не понимала, как может женщина существовать без любви. Теперь я вижу, что такое бывает. Я наблюдаю за теми, кто меня окружает, и делаю выводы. Они неутешительны, граф! Если меня ждет удел моей тетушки, я хочу хотя бы познать, что это значит – любить и быть любимой.
На лице Сен-Жермена появилось незнакомое выражение, и сердце Мадлен отчаянно заколотилось. Его тонкие сильные пальцы нащупали на ее шее предательскую застежку, и гранатовое колье с легким шелестом упало к ногам.
– Ты твердо уверена, что этого хочешь?… Руки его уже знали ответ. Уверенными движениями они высвободили из корсажа груди замершей в ожидании девушки и нежно огладили их. Потом граф обнял Мадлен, покрывая поцелуями ее веки. Голова Сен-Жермена клонилась все ниже, пока его губы не отыскали ранку…
Тихо вскрикнув, Мадлен прижалась к нему, пьянея от холодящего сердце восторга. О, как же он горек и долог – этот первый в ее жизни по-настоящему чувственный поцелуй!
Отрывок из письма графини д'Аржаньяк своему мужу графу д'Аржаньяку.