Отец Иоанн Кронштадтский

Для этого я, между прочим, буду, насколько возможно чаще, говорить собственными словами Батюшки: повторять его рассказы о себе, приводить выдержки из его проповедей и Дневника, цитировать его слова, сохраненные личными свидетелями. И, может быть, этим путем мне лучше удастся дать и читателю почувствовать дух и силу самого о.Иоанна.

И пусть никто не посетует, если я буду повторять одни и те же его слова в разных местах; так и в музыке часто повторяется один и тот же мотив, который проходит через всю пьесу.

Поэтому и дальнейшую его жизнь я начну с краткой его автобиографии, с его рассказов о самом себе.

...Эту же первую главу я намеренно посвятил как бы завершительному венцу его жизни – потому что мне хотелось сразу ввести читателя в ощущение чрезвычайной высоты, величия этого изумительного человека, которого мы еще видели своими глазами. И этим заинтересовать читающего дальнейшим описанием великого праведника наших дней.

Автобиография отца Иоанна

Я уже и раньше обещал говорить об. о.Иоанне по возможности его же собственными словами, собственными рассказами: пусть его личный облик ярче выступит перед нами, – особенно перед теми, кто его никогда не видал...

А мы, еще видевшие его, уже вымираем: скоро и совсем не станет живых свидетелей. Речи же его останутся навеки, вместо него самого. Поэтому, без всяких других предисловий, я переписываю собственный рассказ его, взятый мною из очень тоненькой брошюрочки, напечатанной с таким предисловием (автор скрыл свое имя): «Единственная автобиография о.Иоанна напечатана в журнале «Север» в 1888 году, откуда целиком заимствуем ее».

И далее печатается эта автобиография. Но предварю ее кратко.

Прошло уже 33 года пастырской чудной работы о.Иоанна (1855–1888), пока люди догадались попросить славного пастыря рассказать миру о своей жизни. Как мы мало ценили своих великих современников... Но видно долго зреет в тишине доброе семя.

«Я – сын причетника села Сурского, Пинежского уезда, Архангельской губернии. С самого раннего детства, как только я помню себя, лет четырех или пяти, а может быть и ранее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным примером сделали из меня религиозно настроенного мальчика. Дома, на шестом году, отец купил для меня букварь, и мать отдала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби. Никак мне не удавалось усвоить тождество между нашей речью и письмом; в мое время грамота преподавалась не так, как теперь: нас всех учили: «аз», «буки», «веди» и т. д; как будто «а» – само по себе, а «аз» – само по себе. Долго не давалась эта мудрость; но будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум, – и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума и я стал хорошо понимать учение.

На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище. Отец мой получал, конечно, самое маленькое жалование, так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей; и поэтому моя непонятливость к учению была действительным несчастием. О значении учения для моего будущего я думал мало; и печаловался особенно о том, что отец напрасно тратит на мое содержание свои последние средства. Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих руководителей и должен был доходить до всего сам. Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки и помощи: они все были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска. Вот тут-то и обратился я за помощью к Вседержителю; и во мне произошла перемена. В короткое время я подвинулся вперед настолько, что уже перестал быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше я успевал в науках; и к концу курса (Духовного училища, или Приходской школы – М. В.) одним из первых был переведен в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году, и был послан в Петербургскую академию на казенный счет. Еще будучи в семинарии, я лишился нежно-любимого отца, и старушка-мать осталась без всяких средств к существованию. Я хотел прямо из семинарии занять место диакона или псаломщика, чтобы иметь возможность содержать ее; но она горячо воспротивилась этому, и я отправился в академию. В академическом правлении тогда занимали места письмоводителей студенты, за самую ничтожную плату (около 10 рублей в месяц); и я с радостью согласился на предложение секретаря академического правления занять это место, чтобы отсылать эти средства матери.