Отец мой шахтер (сборник)

– Что? – спросонок вертел головой Брускин.

– Слушай, Григорь Наумыч! – зашептал Новик. – Места себе не нахожу, крутит все в груди у меня. Нельзя того пацана казнить!

Брускин потер лицо ладонью.

– Почему?

– Почему – не знаю, а что нельзя – знаю точно!

– Казнить… нельзя… помиловать… – задумчиво проговорил комиссар.

– Тебе не казалось, Григорь Наумыч, что ты его где-то уже видел? – с горящими глазами шептал Иван.

– Да, казалось, но я подумал, что это обычное дежавю. А что, вам тоже?

– Знаешь, где ты его видел? Вот он! – Иван торопливо зажег спичку и поднес ее к лицу медного бога.

– Да, пожалуй, похож, – согласился Брускин.

– Да не похож, а он сам и есть! Я уж все гляделки проглядел! Он бог ихний! Понимаешь, какое дело? Я как думаю… Он всех своих прогнал, спрятал выше ли, ниже ли, хрен их знает, а сам решил нас наказать за то, что мы в его владения без спросу зашли, понимаешь?

– Версия вполне убедительная. Горные народы часто выбирают себе живых богов. Тот же тибетский далай-лама… Но разве это что-нибудь меняет?

Новиков растерялся:

– Да как же… Бог как-никак!

Брускин покачал головой.

– Какая у вас все-таки каша в голове, Иван Васильевич! В борьбе с религией наши враги не верующие, а боги, тем более если они – живые.

На рассвете перед выходом состоялась казнь. Петлю приладили на брусе, торчащем из стены храма рядом с небольшим медным колоколом.

– «По закону революционного времени за контрреволюционную деятельность гражданин Хайме Бхарата Пули приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор осуществить немедленно», – громко прочитал по бумажке комиссар артполка.

– Хай ме бхарата пули![9] – звонко крикнул мальчик, глядя в небо.

Командир артполка Михей Зюзин ловко и привычно выбил из-под ног приговоренного пустой снарядный ящик. Бог дрыгнул ногами, пытаясь ухватиться руками за веревку над головой, сильно качнулся, ударился лбом о колокол и тут же послушно опустил руки и испустил дух. Глухой медный звон заметался по ущелью и, успокаиваясь, стал подниматься к небу.

Москва. Кремль.

13 июня 1920 года

Ленин сидел в глубоком кожаном, в белом полотняном чехле, кресле и что-то быстро и увлеченно писал, пристроив на колене блокнот. Ему не мешал стрекот телеграфного аппарата, стоящего рядом на стуле. Выползающую из него ленту принимал телеграфист – атлетически сложенный красноармеец в гимнастерке, галифе и ботинках с обмотками – и громко вслух читал:

– «Лондон. Как передает агентство Рейтер из Индии…»

Ленин тут же оторвался от работы, поднял голову, внимательно вслушиваясь в каждое слово.

– «В индийских Гималаях произошло самое сильное за последние пятьдесят лет землетрясение. По подсчетам английских специалистов, это ужасное стихийное бедствие унесло не менее ста тысяч человеческих жизней».

С громким шлепком упал вдруг на пол блокнот и покатилась ручка. Телеграфист оторвал взгляд от ленты. Ленин лежал в кресле неподвижно, глаза его были закрыты.

– Владимир Ильич, – негромко позвал его телеграфист.

Ленин никак не прореагировал.

– Надежда Константиновна! – закричал телеграфист.

Вопреки утверждениям вчерашних и сегодняшних историков первый удар случился с Лениным не в двадцать втором, а раньше – в двадцатом году.

Вечером, когда вошли в очередное безмолвное и безлюдное селение и уже начали спешиваться, Иван поднял голову и посмотрел на вершину Нанда-Деви. Всегда четко вычерченная на фоне оранжевого вечернего неба, сейчас она казалась смазанной. Иван зажмурил глаза, открыл и вновь взглянул на Нанда-Деви. Она вибрировала.

И тут же вдруг разом заржали лошади, понеслись по улице овцы, куры и собаки. Земля вдруг застонала глухо и качнулась так, что Иван с трудом удержался в седле, даже выпустил поводья. И лошадь сама понесла его туда, куда бежала и летела со страшным шумом местная живность.

Ничего не понимая, красноармейцы откровенно запаниковали. Особенно худо было тем, кто уже спешился, потому что лошади ускакали без них.

Иван успел увидеть Наталью. Ничего не понимая, она испуганно взирала на безумеющих от страха мужчин. Раздирая лошадиный рот загубником, Иван остановился, подхватил Наталью, бросил ее, как вор, поперек лошадиной спины и отпустил поводья.

С гор скатывалась лавина снега и камней, плоские домики селения вдруг закачались и стали разваливаться. Люди все вместе кричали громче и страшнее, чем гудела, раскалываясь, земля, являя бездонную преисподнюю.