Отец мой шахтер (сборник)

Шишкин сидел в штабной палатке, окруженный со всех сторон командирами корпуса. На полу в раскрытом кожаном саквояже лежали яркие украшения, старинные, диковинной формы кинжалы и почему-то несколько колод карт. Со счастливым восторгом Шишкин смотрел на всех и от счастья болтал в воздухе ногой. Похоже, он не понимал, что его допрашивают. Вел допрос Шведов.

– Имя?

– Афанасий.

– Полностью.

– Афанасий Шишкин. Тимофеев сын, хотя это еще как посмотреть.

– Где, когда родился?

– В Санкт-Петербурге. Мая месяца пятого числа одна тысяча восемьсот семидесятого года от Рождества Христова.

– Надо говорить – новой эры, – хмуро поправил Шведов.

– Новой, разумеется новой! – Шишкин оглядел всех с благодарным восторгом.

– Ты в Индии-то как оказался? – вмешался в ход допроса Колобков.

– О, это ужасная история! Мой папаша, князь Долгорукий, поехал в Индию на охоту к своему приятелю, радже бомбейскому, будь он неладен. Было это, дай бог памяти, в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году. И меня взял с собой, оболтуса великовозрастного, чудес захотел. Не успели мы на охоту поехать, как вдруг известие – августейший император Александр Третий почил в бозе. И мой папаша, хотя покойный его и не жаловал, оставил меня у раджи с обещанием скорого возвращения – и тю-тю…

– Как, говоришь, папаши твоего фамилие было? – перебил его Шведов.

– Князь Долгорукий, – с готовностью напомнил Шишкин.

– Никто, братки, Долгорукого князя не расстреливал? – обратился Шведов к комдивам.

Те задумались.

– Сколько их было, разве всех упомнишь, – буднично отозвался Колобков.

Шишкин затих и попытался втянуть голову в плечи. Возникла пауза, в продолжение которой допрашиваемый явно страдал, а допрашивающие явно получали от этого удовольствие. Кроме, пожалуй, Новика. Он брал из саквояжа Шишкина то один кинжал, то другой, пробуя их в руке, и так был этим увлечен, что, кажется, ничего не слышал.

– Что… у нас действительно все так далеко зашло? – спросил Шишкин осторожно.

– А вам ничего не рассказывали ваши английские господа? – теряя терпение, спросил Брускин.

– Видите ли, – осторожно начал Шишкин, – Англия – исторический враг России. Врагам можно служить, но верить им – нельзя! Говорили кое-что, разумеется… Что в пятом году в Москве были беспорядки… И в семнадцатом, если я не ошибаюсь. Но они до того договорились, что, мол, государь император Николай Второй… Да у меня язык не поворачивается пересказать всю эту чушь!

– В одна тысяча девятьсот семнадцатом году новой эры в России совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция! – торжественно и раздельно, как при чтении приговора, говорил Брускин. – Царской России нет, а есть Россия новая, Советская, государство рабочих и крестьян!

– Ах во-от оно что, – удивленно протянул Шишкин. – А я смотрю – что-то… Господа!

– Громадяне! – зычно поправил его Ведмеденко.

– Господа громадяне, а ведь князь Долгорукий не мой отец, – с доверительной улыбкой сообщил Шишкин. – Он, может, и думал, что он мой отец, но я-то так никогда не считал. Мой бедный покойный отец был истопником в Мариинском театре. Мамаша же была там балериной. Говорят, что князь ухаживал за мамашей. Возможно. Но ума не приложу, кто сумел внушить князю, что он мой отец.

– Это как же его держать? – спросил вдруг Новик, вертя в руках большой кинжал со странной рукояткой.

– Вот так. – Шишкин вложил кинжал в руку Ивана. – Это кутар, нож для пробивания кольчуги. Я выиграл его у одного раджи. – Шишкин был рад, что появилась возможность отвлечься от неприятного разговора. – Я вам его дарю, Иван Васильевич.

– Скажите, господин Шишкин, вы нарочно картавите? – выкрикнул вдруг Брускин.

Шишкин задумался над странным вопросом.

– Зачем же нарочно? С детства. Это, пожалуй, наследственное. Папаша картавил, и я…

– Который папаша? – закричал Брускин.

– Оба, – нашелся Шишкин. – Князь от рождения, а истопник, он пил очень и однажды в драке откусил себе кончик языка…

– Снимите шляпу, Шишкин! – потребовал вдруг Брускин.

– Пожалуйста, – повиновался допрашиваемый.

Он снял шляпу. Шишкин был крупно лыс – рыжеватые волоски остались лишь с боков и сзади. Но дело было не в этом.

Дело было в том, что Шишкин как две капли воды походил на Ленина.

– Вылитый Владимир Ильич, вылитый! Как шляпу снял, меня ноги сами подняли – Ленин! – делился потрясенный Шведов.

Брускин нервно ходил по палатке.

– А может, была двойня? – высказал догадку Колобков.

– Кто? – спросил Шведов.

– Ну, Ленин и этот Шишкин. Детей разлучили, сколько таких историй было…

– Вы с ума сошли, товарищ Колобков! – закричал Брускин. – Вы понимаете, что вы говорите?!

Новик оторвался от разглядывания кутара.

– Из‑за чего сыр-бор, не пойму? – спросил он. – Ну похож и похож. У нас в деревне один мужик на царя Николашку был до ужаса похож, и ничего…

– Да, есть теория мистического толка, что у каждого человека на земле есть свой двойник. Но это же идеализм! Он же свой день рождения по старому стилю назвал. А по-новому получается – двадцать второго апреля тысяча восемьсот семидесятого года. Вы понимаете, день в день! – не находил себе места Брускин.