Отец мой шахтер (сборник)

Иван вытащил из кармана галифе горсть царских золотых червонцев, отдал Шишкину.

– Эх, червончики, с вами бы сейчас в первопрестольную, – успел прошептать Шишкин, прежде чем вновь побежать к колдунье.

Что-то заставило Ивана оглянуться. Кобра, та самая, стояла за его спиной, готовясь к прыжку. Иван выхватил шашку. Змея мгновенно упала и шмыгнула куда-то, пропав в темноте. Выставив перед собой оружие, Новик озирался по сторонам, отовсюду ожидая атаки.

А змея поднялась по руке колдуньи и обвила ее шею. Шишкин побелел от страха, стоя рядом, но от того же страха не мог сдвинуться с места.

Колдунья что-то сказала.

– Кангалимм спрашивает, кто хотел убить ее маму, – блеющим голоском перевел Шишкин.

– Скажи ей, знаешь, где я ее маму видел? – зло ответил Иван.

Шишкин посмотрел на Ивана в ужасе.

Колдунья стала вдруг подниматься и пошла к Новику – прямо через пламя очага. Это была высокая статная женщина. Змея тут же заняла ее место, свернулась клубком на атласной подушке.

Колдунья подошла к Ивану близко, подняла свою черную, с длинными пальцами руку и стала расстегивать гимнастерку на его груди.

– Стойте, не шевелитесь! – умоляюще прошептал Шишкин, который оказался уже рядом.

– Щекотно, – пожаловался Новик, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

Колдунья нащупала три крупные родинки на груди Ивана и вдруг сложила перед ним ладони и поклонилась.

Шишкин торопливо переводил.

– Она говорит, что знала вас в ее прежней жизни… Это я вам потом объясню, Иван Васильевич… Э-э… между прочим, она называет вас маха саиб – великий господин… Значит, в той жизни вы были полководцем у одного царя, а она у него была наложницей… И вы, Иван Васильевич, ее полюбили, а она вас… Э-э… А царь вас обоих за это заживо замуровал в стену. Черт побери, прямо опера «Аида»…

Глава четвертая

Не капли, но потоки дождя изливались на джунгли с низкого беспросветного неба. Лошади вошли в лагерь понуро и устало, и так же понуро и устало сидели на них возвращавшиеся из разведки красноармейцы. Мокрый до нитки Иван сполз с лошади, вошел для доклада в палатку Лапиньша, скоро вышел и побрел к себе.

Сочувственно улыбаясь и покачивая головой, наблюдала за ним Наталья из большой женской палатки. Что-то взорвалось на небе громом, как всегда, неожиданно, Наталья вздрогнула и чуть не перекрестилась.

Покашливая, Иван прошел совсем рядом с открытым пологом палатки и не заметил ее, а Наталья увидела, как бьет его дрожь, и услышала, как стучат его зубы.

Наталья оглянулась. Все женщины спали. Она накрылась шинелью с головой и побежала к маленькой выцветшей Ивановой палатке.

Он уже спал, но скорее это был не сон, а забытье. Он скрючился на брезенте под шинелкой, и его все еще била дрожь.

– Иванушка, – нежно прошептала Наталья, осторожно прилегла рядом и обняла его.

Иван блаженно улыбнулся в своем бреду, но тут же почувствовал, что это явь, и глаза его резко открылись.

– Наталь Пална! – пробасил Новик потрясенно и простуженно.

– Грейся об меня и спи, – улыбаясь, попросила Наталья.

Иван блаженно застонал.

Дождь прекратился к вечеру, и стало так тихо, что было слышно, как дышит благодарная парящая земля. Красноармейцы выбирались из палаток, потягиваясь, блаженствуя и не разговаривая, чтобы не нарушать эту благословенную тишину.

Теперь Наталью колотило, но уже иной, горячей дрожью. Она извивалась под Иваном, задыхаясь и умоляюще на него глядя, и шептала прерывисто:

– Я не смогу… Я закричу…

– А где Новик-то? – негромко спросил кто-то на другом конце лагеря, но здесь было слышно.

– Дрыхнет, – ответили там же.

– Ва-анечка… Закричу… – шептала Наталья.

Иван любил неожиданно строго и сосредоточенно.

– Кусай руку, – шепнул он. – Не эту, правую…

– Откушу… – предупредила Наталья, и в глазах ее были одновременно счастье и ужас.

– Хрен с ней, – без жалости сказал Иван.

Была ночь, на небе высыпали бесчисленные и огромные индийские звезды, и джунгли окрест наполнились звуками ночной звериной жизни.

Иван с Натальей отдыхали. Она лежала у него на плече и рассказывала женским счастливым шепотом:

– И мужа мне батюшка нашел из наших же, дьячка. Ой мамушки, противный! Щипался!

Иван удивленно покосился.

– Зачем?

– Не знаю. От злости, наверно… Спасибо Григорь Наумычу: когда мимо нашего села красные проходили, пожалел меня, в заместители взял, никому не сказал, что церковного сословия. Так бы и сидела сейчас там… В Индии б не побывала… Тебя б не встретила… Ванечка…

Наталье стало страшно от этой мысли, и она обхватила Ивана, обняла его так, что косточки захрустели. Глаза ее наполнились слезами прошлого страдания и нынешнего счастья. На глазах Ивана тоже выступили слезы, но совсем иного рода, он боролся, не пускал наружу смех, который прямо-таки разбирал его.

– Ты чего, Вань?.. – Наталья забыла о своих слезах, заулыбалась. – Ну чего? – не терпелось ей узнать.

Сдерживаясь из последних сил, Иван сцепил зубы.

– Ну Вань, ну чего? – пытала Наталья.

– Да я все никак не понимал, про чего эта поговорка, – сдавленно объяснил Иван.

– Которая, Вань, которая? – торопила Наталья, ее тоже разбирал внутренний неудержимый смех.