Отец мой шахтер (сборник)

А меж тем во дворе военкомата разыгрывался спектакль одного актера, который считал, что зрителей у него нет. Щуплый белобрысый подросток увидел с улицы стоящий у дверей военкомата велосипед, глянул по сторонам, подошел к велосипеду ленивой походкой, потрогал рукой – проверил, хорошо ли накачаны шины, нехотя взобрался на сиденье и медленно поехал своей дорогой. Он не оглядывался и потому не видел, что красный жигуль, в котором сидел за рулем мужчина в кожаной куртке и черных очках, двинулся за ним следом.

Коля вошел и остановился посредине. Кабинет был большим и полутемным из‑за зашторенных окон.

Широко шагая, военком подошел к окну, отдернул занавеску и замер, стоя у окна и сцепив за спиной руки. Шли минуты. Где-то пробили двенадцать часы, где-то пропикало радио и стали передавать последние известия.

Коля переступил с ноги на ногу. Ему очень хотелось уйти. Военком продолжал стоять, как изваяние. Коля громко вздохнул, решившись, и, пробормотав: «До свидания», двинулся к двери.

– Стоять! – хрипло скомандовал военком, и Коля остановился. Военком развернулся, широко шагая, подошел к высокому металлическому шкафу, вытащил из глубокого кармана галифе гремящую связку ключей, открыл его, достал маленькую картонную коробочку и удостоверение, проверил, на месте ли медаль, раскрыл удостоверение и прочитал глухим, неожиданно взволнованным голосом:

– Иванов… Николай… Григорьевич…

После этого он отдал Коле награду и крепко, до боли пожал руку.

Коля увидел вблизи глаза военкома. Они были красными, как у кролика, и страдающими. Только теперь Коля понял, что военком пьян.

А тот решительно подошел к своему столу, наклонился и поставил ополовиненную бутылку водки и стаканы, сначала один, потом другой.

– Надо обмыть, – объяснил он серьезно, очень серьезно, разливая поровну водку в стаканы.

– Я не пью, – сказал Коля.

Военком понимающе кивнул и, сильно сморщившись от какой-то подступившей внутренней своей боли, попросил:

– Тогда посиди просто.

Коля подошел и сел на стул напротив.

Военком вылил содержимое одного стакана в другой, осторожно, чтобы не пролить, поднес его к губам и выпил до дна – медленно и мучительно.

Несколько секунд он сидел неподвижно, не дыша и зажмурившись, после чего громко вздохнул, открыл глаза и внимательно посмотрел на Колю.

– Ну что? – заговорил он, хмуря лоб. – Как дальше жить будем? Я спрашиваю! – перешел он вдруг на крик.

Он ждал ответа, требовал его.

Коля нерешительно пожал плечами.

– Не знаешь? – зашептал военком, подавшись через стол к Коле. – Ну вот и я не знаю… – Он усмехнулся, склонил голову набок и заговорил вдруг неожиданно доверительно: – А помнишь, помнишь, как мы на параде шли? По Красной площади… Ты не шел, а я шел… «Здравствуйте, товарищи артиллеристы!» – «Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза!» – «Поздравляю вас с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции!» – «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!» Вся планета, вся планета замирала, когда мы «ура» кричали…

Военком вздохнул и замолчал, думая.

– А что теперь? – вновь обратился он с вопросом к Коле. – Ты видишь, я здесь один. Остальные – на сене. На сене, вместо того чтобы мобилизационной работой заниматься… А ты знаешь, что у нас этой весной сорок три процента набор? Сорок три! Из них тридцать – недотыки дефективные, по пьяни под трактором заделанные… Значит, тринадцать осталось, чертова дюжина… Вот и считай…

Военком снова замолчал, но совсем ненадолго.

– Да не тринадцать даже, десять даже было бы – и то смогли бы, но они не смогут… А знаешь почему? У них нет Родины. Родины нет, понимаешь? А без нее… Да если завтра эстонцы, чудь белоглазая эта, пойдет на нас, мы за Урал побежим и будем там сидеть, лапки задрамши. Нас ведь сейчас голыми руками бери, голыми руками – и не пискнем. Э-эх…

На пустынной уже на выезде из города дороге красный жигуль резко обогнал белобрысого велосипедиста и, визгнув тормозами, преградил ему путь. Подросток чуть не упал и, ступив одной ногой на асфальт, со страхом в глазах смотрел на идущего прямо на него мужчину в черных очках. Тот подошел, коротко и брезгливо ударил подростка по щеке и приказал:

– Поставь туда, где взял.

Военком нервно и взволнованно ходил по кабинету, закурил на ходу папиросину, глубоко затянулся и тут же закашлялся – пьяно, тяжело. Когда кашель наконец отпустил, военком поднял на Колю полные слез глаза и заговорил хриплым шепотом:

– Не медаль тебе нужно давать, не медаль… – И, выкрикнув измученно и высоко: – А-а расстрелять! – вновь перешел на шепот: – Перед строем. Чтобы все знали… что нельзя нам больше в плен сдаваться!

И вдруг как-то сразу военком погас и из него ушла его сила.

Он вытащил из кармана большой смятый платок, стал вытирать мокрые глаза и громко сморкаться.

– Иди, – приказал военком. – Иди-иди.

Коля поднялся. Военком мог сейчас разрыдаться. Коля хотел сказать что-то, но военком повторил:

– Иди!

– До свидания, – сказал Коля и пошел к двери.

– Стой! – вновь, как в начале разговора, остановил его военком.