Откровение в Галисии

Во время службы Ортигоса даже головы не повернул в ту сторону. Отпевание длилось почти два часа. Священник, человек лет сорока, похоже, хорошо знал семью усопшего и, судя по неподдельно печальному виду, был лично знаком с Альваро. В церкви собралось непривычно много служителей более почтенного возраста, и держались они достаточно холодно. Писатель насчитал девять фигур, выстроившихся за алтарем почетным полукругом.

Мануэль не мог сосредоточиться на происходящем, чувствуя себя истощенным из-за злости и отношения родственников Альваро. Поднялись, сели. Снова поднялись, снова сели. В какой-то момент писатель заметил, что столпившиеся в проходе женщины пристально его разглядывают, и быстро опустил глаза, прячась в свою раковину, стараясь сдержать усиливающуюся боль, борясь с желанием встать и уйти…

Служба закончилась. Группа мужчин с мозолистыми руками и отутюженными носовыми платками подняла гроб и понесла на кладбище. К счастью, ветер несколько стих. Сквозь скучившиеся облака проглядывало солнце.

Пока все выходили из церкви, Гриньян шепнул Мануэлю:

— Я проинформировал маркиза о вашем решении.

Писатель кивнул, удивляясь, когда юрист успел все провернуть. Должно быть, во время службы. В конце концов, Адольфо сам признался, что семейство де Давила — самые важные его клиенты. Чтобы они и дальше продолжали пользоваться его услугами, следовало продемонстрировать свое проворство.

Ортигоса отстал, дав возможность остальным уйти вперед. Присутствующие сгрудились вокруг могилы, а Мануэль наблюдал за ними издалека, не желая подходить. Стычка в церкви оставила его без сил, и вступать в новые конфликты совершенно не хотелось.

В отличие от службы, погребение прошло быстро. Короткая молитва об усопшем — вот и всё. Из-за скопления людей писателю не было видно, как опустили гроб. Толпа начала рассеиваться. Служители должным образом выразили почтение родственникам, после чего направились в церковь — несомненно, чтобы снять свое облачение.

Чья-то ручка дотронулась до Мануэля, и он узнал малыша из переговорной. Писатель наклонился, собираясь заговорить с мальчиком, а тот обнял его за шею и поцеловал в щеку. Затем побежал к ожидавшей его поодаль матери, улыбнулся и зашагал в сторону особняка.

— Сеньор Ортигоса…

Мануэль обернулся и увидел новоиспеченного маркиза. Мимо прошел Гриньян в компании женщин и попытался жестами приободрить писателя.

— Меня зовут Сантьяго Муньис де Давила, я брат Альваро. — Собеседник протянул перевязанную правую руку.

Ортигоса ошеломленно смотрел на него.

— Не обращайте внимания, ничего серьезного, неприятность во время верховой езды. Сломанный палец да пара царапин.

Мануэль осторожно пожал ладонь, ощущая твердость гипса под бинтами.

— Сеньор Гриньян проинформировал нас о вашем решении. Самое меньшее, что я могу сделать, — выразить благодарность от всех членов семьи. И прошу простить, если вам показалось, что мы держались холодно и неуважительно. В последние несколько дней произошло слишком много всего… — И маркиз бросил взгляд в сторону могилы.

— Незачем извиняться. Прекрасно понимаю ваши чувства.

Сеньор Сантьяго слегка кивнул и поспешил на помощь жене, которая вела под руку его мать.

По направлению к писателю через кладбище шел молодой священник. Все разошлись, остались только могильщики, их бригадир да группа рабочих, собравшихся у стен церкви.

— Мне хотелось бы поговорить с вами. Мы с Альваро дружили с детства. Учились в одной школе. Мне нужно переодеться. — Святой отец указал на богослужебное облачение. — Подождите немного, я быстро.

— Дело в том, что я спешу, — уклончиво ответил Мануэль, глядя на дорогу.

— Я обернусь за минуту, — пообещал священник и побежал к боковой двери в церковь.

Писатель посмотрел на курящих и весело болтающих рабочих и заметил, что их начальник — единственный, на ком не было комбинезона, — пристально смотрит на него. Возникло странное чувство, будто этот человек сейчас подойдет и что-то скажет. Ортигоса помедлил, кивнул мужчине и направился к свежей могиле, читая по дороге выгравированные надписи. Гриньян был прав, говоря об аскетизме знати в вопросах, касающихся погребения. На крестах вырезали только имена, даты рождения и смерти, никакой информации о титулах или особых заслугах. Некоторые захоронения относились аж к восьмому веку и отличались от более поздних только оттенком камня.