Открытие Индии (сборник)

Пограничник на секунду окаменел лицом. Только слегка шевелились губы – видимо, читал подсказку на стекле очков-коммуникатора…

– И ве-ероисповедование-э.

– Мужской. Семнадцать. Культур-атеист последнего разбора.

Я оставался невозмутимым, когда сержант раздельно, слово в слово, повторял сказанную мною галиматью о последнем разборе в микрофон. Даже когда он снова коченел, следя за информацией, выведенной на очки-суфлёры. И только когда он наконец отвёл автомат в сторону, я перевёл дух. Ну, блин, развлёкся! Тянули меня за язык, что ли? Нет, зря я пил этот коньяк, ой зря. Подумаешь, зуб ноет. Лучше б перетерпел.

– Тиуно-ов Матвей, – заговорил сержант, – вам позволено пройти на территорию космопорта имени Валентины Терешковой.

Я облегчённо улыбнулся и уж, было, двинулся к входу, но пограничник вновь шевельнул стволом:

– До-олжен предупредить вас, что любая-а а-атеистическая пропаганда на территории космопорта строжайше запрещена-а. Нарушение карается штрафом в размере стоимости билета на орбитальный челно-ок. Или же, при отсутствии достаточных средств на счету нарушителя, изъятием названного билета. Или же, при отсутствии последнего, направлением на хозяйственные принудрабо-оты. Надеюсь, у вас имеется хотя бы биле-ет на орбитальный челно-ок?

– О да, – сказал я. – И не только на челнок. Я отбываю на Пажить.

Он снял очки, отвёл усик микрофона к виску и со вкусом загоготал.

– Скатертью дорога, натурали-ист!

* * *

– Значит, мама не приедет? – Отец загасил сигарету о серебристую стенку космодромного мобиля, уронил бычок под ноги. Откуда-то проворно вынырнула раскрашенная в осиные цвета голокожая крыса-мусорщик, сожрала окурок и стремглав шмыгнула прочь.

– Я же сказал. Нет.

Скрыть раздражение стоило огромного труда. Отцу было достаточно мигнуть, и меня доставили бы к самому трапу челнока на роскошном служебном «Тоболе». Вместо этого я сначала дурак-дураком полчаса парился в душном такси, потом чёртову прорву времени торчал на самом солнцепёке, исповедуясь перед тупым пограничником в своей религиозной и половой принадлежности. А на десерт должен выслушивать его задолбавшее дома бормотание. Троглодит хренов! Ну что стоило бабушке с дедушкой двести пятьдесят лет назад заморозить не всего сыночка, а только его семенники?

– Мэт, ты, кажется, всё ещё сердишься на меня?

– Папа, я же просил называть меня Матвеем.

– Ах да, прости. Виноват, исправлюсь…

Ой, что это? Папец изволил пошутить? Корявенько, корявенько.

Правдой слова его быть не могли. Виноватым себя он не чувствовал. Ни в коей мере. Как же, он ведь благодетель (про благо вспомнит обязательно, ручаюсь чем угодно), которому я должен быть благодарен по гроб жизни!

– Так ты не сердишься? Пойми, это делается во имя твоего блага. – (Вот, я же говорил!) – Я рассчитываю сохранить твою само…

Я надул пакет из-под вафельных трубочек, купленных в лавочке «Дьюти фри» и с маху опустил на ладонь. Хлопнуло здорово – раньше у меня так никогда не получалось. Отец осёкся, нахмурился.

– Да ладно, папа, – сказал я громко (на нас обернулись две сухощавые тётки с перестроенными под «ягодку опять» лицами и шевелюрами; увы, на омоложение шей денежек им не хватило), – я всё это слышал не раз. Теперь послушай меня ты. Сколько себя помню, ты день за днём стонал: ох два с половиной столетия криогенного кошмара, выпавшие на мою долю – не пожелаешь и врагу! Ах, бессердечные родители, ввергнувшие меня в этот жуткий мир, где люди – не люди, а всего лишь ёмкости для разведения механических амёб! О, пусть бы лучше я умер младенцем, но в своё время! А что сейчас?

Я яростно смял обрывки пакетика и бросил комок всё той же полосатой жёлто-чёрной крысе, выскочившей на шум и маявшейся, требовательно попискивая, поодаль. Она срубала их с поразительной жадностью, словно голодала, по меньшей мере, неделю.

– Что – сейчас?

– А то! Ты с муравьиным упорством торопишься повторить их ошибку. Вышвыриваешь меня из моей жизни в какую-то мерзкую дыру, где даже зубы лечат при помощи дрели и цемента!

– Ага, слышу мамины слова. – Он с осуждением покачал головой. – А что зубы? Ну, подумаешь, зубы…

Подумаешь? У самого бы так хоть раз в жизни ныл коренной, как у меня сейчас.

– Зато, Мэт, – поднял он палец, – в твоих сосудах никогда не станут ползать…

– …«Эти отвратительные нанопаразиты». Громадное спасибо, милый папочка! Особенно за то, что без нанопаразитов проживу как раз вдвое меньше сверстников. Впрочем, думаю, на твоей разлюбезной Пажити мне и шестьдесят лет покажутся бесконечными. И прекрати, наконец, называть меня Мэтом! Я русский, русский, ясно?! Да, и… не ходи за мной, ладно?

– Не пойду, – сказал он тихо. – Прощай, сынок. Я буду…

Последние его слова отсекли сомкнувшие створки двери мобиля. Я закусил губу, сдерживая слёзы. Аппарат приподнялся и, держась над пунктиром магнитных бляшек, заскользил к снежно-белому орбитальному челноку.

* * *