Открытые глаза

После этого они пошли к аэродромному начальству договариваться о полете. Встретились с дежурным, получили погоду у синоптиков. Был штиль, безветрие: взлетать разрешалось в любом направлении. Решили — и сторону реки. За рекой лежало ровное поле: в крайнем случае Гринчику будет куда садиться. Они послали даже туда человека — сказать, чтобы отогнали колхозных коров. Летное поле тоже решено было очистить полностью. Увели заправщиков, увезли все лишние машины, даже стартовую команду убрали с обычного места. Зачем убирали? Такие уж, видно, были у них представления о реактивном взлете.

Механик тем временем проводил последний предполетный осмотр машины, готовил к полету двигатели, хотя они давным-давно были готовы. Когда подошло время, они вывели самолет из ангара и повезли на полосу. В ту пору считалось, что рулить реактивный самолет не может; его вытягивали на буксире. Грузовик аккуратно довез истребитель до старта и развернул носом в сторону реки. С этого места он и будет взлетать.

Гринчик отдыхал в летной комнате. Едва он появился там, у всех пилотов нашлись неотложные дела, комната опустела, и за дверью стало тихо. «Чудаки!» — подумал Гринчик. Они обеспечивали ему покой, а на что он нужен, этот покой? Делать решительно было нечего, отдыхать не хотелось. Скорей бы уж… Гринчик прошелся по комнате, постоял у окна, включил радио. Дикторы, мужчина и женщина, ровными голосами читали сообщения из-за границы. Положение в Индонезии обострилось; английские власти подавляют национально-освободительное движение в Индии; протест Луи Сайяна против франкистского режима; бунт заключенных фашистов в миланской тюрьме; очередное послание Трумэна конгрессу…

Неслышно раскрылась дверь, вошел ведущий конструктор. С минуту постоял, прислушиваясь. Недовольно поморщился и выключил радио. Но вид испытателя успокоил его. Гринчик сидел глубоко в кресле, прикрыв рукой глаза. Казалось, спит. Конструктор осторожно тронул его за плечо.

— Пошли, Леша. Время.

Аэродром насторожился, притих. Все следили за взлетом. На балконе диспетчерской стояли работники КБ во главе с Микояном. Прилипли к окнам радисты, синоптики. Вышли из машин шоферы, высыпали медсестры из санчасти. Вдоль границ аэродрома толпились рабочие, мотористы, вооруженцы, электрики.

Летчики влезли на крышу ангара. И Галлай был здесь, и Шиянов, и Юганов, и Анохин. Сверху они все видели, с самого начала. Видели, как автотягач отбуксировал самолет на летную полосу. Следом покатили: автобус с техническим персоналом, аккумуляторная тележка и пожарная машина. Когда эта процессия добралась до старта, из летной комнаты вышел Гринчик в кремовом комбинезоне, белом шлеме, с парашютом в руках. Легковая машина уже ждала его, в ней были начальник летной части института, начальник заводской летной службы и ведущий конструктор самолета.. Гринчик сел рядом с шофером, и автомобиль понесся по опустевшей рулежной дорожке, мимо неподвижных самолетов прямо к старту… С крыши ангара хорошо было видно, как экипаж встретил летчика, как Гринчик надел парашют и полез по приставной лесенке в кабину. Потом за хвостом самолета поднялась пыль.

— К запуску! — сказал Гринчик.

— Есть к запуску! — донеслось с земли.

— Запускаю правый! Прошу посмотреть.

Конструктор, стоявший на стремянке, взмахнул правой рукой. Механик отбежал далеко назад. Следил, не появится ли огонек в черной дыре, каков будет факел; все это они считали важным.

— Запускаю левый.

Когда запели оба двигателя, Гринчик закрыл фонарь. Надвинул стеклянный колпак на себя, совсем отгородился от мира. Конструктор, помедлив еще какое-то мгновение, сошел с лесенки, ее тут же откатили в сторону. Двигатели набирали силу, гудели все ровней, громче. Наконец Гринчик сделал жест, понятный всем авиаторам и означающий: «Убрать колодки!» Это было последнее, что могли увидеть и понять остающиеся на земле. Быть может, они хотели еще что-то сказать в напутствие другу. Но рев двигателей заглушил слова. Может, хотелось им хотя бы рукой махнуть Гринчику. Но тот уже не смотрел на землю. Впрочем, они все равно бы ничего не сказали — ни словом, ни жестом. Весь круг реплик, которыми могли обменяться эти люди, был очерчен уставом.

Свист двигателей перешел в неровный рев, гуще и выше стала завеса пыли за хвостом самолета, и, наконец, он двинулся с места… Все замерли — это был строгий момент. Бурый дым стелился за самолетом, а он бежал по бетонке, бежал, бежал и никак не мог взлететь. Какой же у него долгий разбег! Странно выглядел этот самолет. Был он очень приземист, фюзеляж его, широкий спереди и резко сужающийся к хвосту, похожий на головастика, низко жался к земле — таких здесь еще не видели. Ну, конечно: он не боится задеть землю винтом, нет у него винта… Все быстрее бежит самолет, вот уже переднее колесо оторвалось от земли, он бежит по бетонке с поднятым носом, еще секунда — взлетел! Далеко-далеко, у самого края аэродрома, реактивный истребитель оторвался от земли. И начал подъем, очень пологий, постепенный, неуклонно-прямой.