Открыватели дорог

Ей хотелось все это высказать Колыванову, но он передал ей свою плащ-палатку и приказал ложиться спать. И она не осмелилась ослушаться, может быть, впервые в жизни. Она лежала возле огня, на самом удобном месте, куда не доставал дым, и глядела на Колыванова, еще долго сидевшего перед костром, склонив голову на руки, словно он видел в искрах и игре пламени нечто такое, что было недоступно ей. Чеботарев, как будто успокоенный тем, что переложил ответственность за Лундина на чужие плечи, тихо посапывал носом. Он спал так же спокойно, как спят дети, рассказав о всех горестях старшим и получив прощение и благословение. Екатерина Андреевна приподнялась было, но Колыванов отвернулся, коротко сказав:

— Спите! Завтра будет тяжелый день…

Засыпая и снова просыпаясь от неравномерного жара костра, от тупого ощущения голода, Екатерина Андреевна еще долго видела склоненное над тетрадью лицо Колыванова. Иногда он приподнимался, чтобы подбросить дров в костер, и снова усаживался с тетрадью на коленях, отмахиваясь от едкого дыма.

И она неожиданно успокоилась, отдавшись под защиту этого человека, оценив наконец всю его силу. И голод как будто утих, и страх больше не приходил, и сама смерть, должно быть, отступила.

15

Незадолго до этого часа старик Лундин, задумчиво подгребавший угольки своего одинокого костра, сидя с вытянутой вперед ногой в тени плащ-палатки, вдруг насторожился и мгновенно лег, загораживаясь толстым бревном сухостойной павшей сосны, возле которой разбил Чеботарев его лагерь.

Так, затаившись, защищенный со всех сторон сваленным в кучу топливом, он лежал долго, прислушиваясь к тревожной тишине камня и леса. Ручей, падавший в каменное ложе у его изголовья, звенел беспрестанно и гулко, но охотник не слышал его доброжелательного голоса. Все внимание Лундина было приковано к хрусту валежника, взволновавшему его, но хруст больше не повторялся.

Уже привыкшие к темноте глаза охотника все равно ничего не различали, как ни напрягал он зрение. Но было еще безошибочное чутье, которое говорило ему, что вон там, в купе отдельных деревьев, обросших вереском, стоит человек и тоже настороженно всматривается в огонь костра, чтобы определить по теням, сколько возле костра народу, кто разжег огонь. Даже запах этого человека слышал охотник, запах пота от грязной одежды, запах дыма и табака…

Наконец старик усмехнулся чему-то и негромко проговорил в темноту:

— Ладно уж, иди, Леонов, к огоньку, чего таишься, один я тут!

Хрустнули сучья, и человек отделился от деревьев, приближаясь к прыгающему свету костра. Шел он, вытянув шею, вертя маленькой головкой во все стороны, словно все еще боялся, что его ждет засада. Подошел, приставил ружье к ноге, мгновенно ошарил взглядом весь немудрый лагерь старика, с усмешкой сказал:

— Э, да ты, видать, обезножел? Значит, бросили товарищи-то?

— Никто меня не бросал, я сам остался! — горделиво сказал старик, выпрямляясь. — Садись, пей чай да подлей воды в котелок, — видишь, весь почти выкипел, пока мы с тобой разведку вели…

— А хорош у тебя глаз! — завистливо сказал Леонов. — В такой темнотище углядел.

— Ничего я не углядел, — с досадой ответил старик. — Некому тут больше шастать, вот и вся наука. Мои ушли вперед, отсталые придут еще не завтра…

— Это точно, — согласился Леонов. И вдруг с недоумением спросил: — А чего ж ты тогда меня не испугался? Ведь один, да еще и безногий!

— А чего мне тебя бояться? — презрительно ответил охотник. — Хотя и говорят, что ты волк, да ведь и волки только стаей нападают. А ты волк-одиночка, где уж тебе нападать! Хоть бы самому-то ухорониться!

— Вишь ты, как точно все расписал! — с завистливым восхищением воскликнул Леонов. — Все так, все так! — подтвердил он тем же завистливым тоном. — И верно, спрятаться от вас, открывателей, негде! Вишь, куда забрались, прямо в мои дебри! — В последних его словах таилась настоящая злость, но Лундин не обратил внимания на это, сказал спокойно:

— Ты тут не царь, а разве что псарь, есть и на тебя управа!

Они переговаривались этими враждебными словами, но в то же время закурили из кисета Лундина вместе, потом Леонов подлил воды в котелок, вынул из-за пояса тетерку, подбитую где-то в пути, сунул ее вместе с перьями в угли, только, не смиряя злобу, напомнил:

— Уж и обыскал, даже соли не оставил!

— Чужая была, вот и отобрал! — ответил старик.

Потом они по-братски разделили тетерку пополам, Лундин дал щепотку соли. Выпили пахучего чая, Лундин расколол пополам кусочек сахара, опять закурили из кисета Лундина, поговорили о погоде, об урожае кедровых шишек в лесу, — можно и ими на случай беды прокормиться, — но все эти разговоры были вроде присказки перед самой сказкой. Серьезного разговора, того самого, который был им нужен, ни тот, ни другой не начинали.

— Что ж ни о чем не спросишь? — не выдержал наконец Леонов.

— А о чем спрашивать? — лениво сказал охотник.

— Ну о том, к примеру, почему по твоему следу иду? — все больше сердясь, буркнул Леонов.

— А волк на зиму глядя тоже к людям жмется! — усмехнулся старик.