– Я ему по-хорошему говорю, – рассказывал Леонид, – перестань встречаться с моей женой. «Нет, – говорит, – не перестану». Я объясняю: «Это может плохо кончиться». Не понимает, говорит: «Пусть будет, что будет». «Вот что будет, – говорю, – пойдем, наглядно покажу». Спускаемся к машинам. Я беру у дворника, коловшего лед во дворе лом и говорю: «Видишь ее машину? Новая, дорогая». И давай ломом ее рехтовать. «То же самое сделаю и с твоей машиной и с тобой. Вот что будет. Теперь понял?». «Теперь, – говорит, – понял. Я словно спал, теперь проснулся и вижу, что не в свои сани сел. Прости. Этого больше не повторится». А до разговора они в ЗАГС ездили, боксер уговорил ее заявление на развод подать. Я прознал и туда бегом. ЗАГС закрыт. Я у работников спрашиваю: «Куда перевели?». Объясняю, что жена с дружком расписаться тайно хочет. Они смеются надо мной, прямо в глаза, но мне не до них, дали другой адрес. Я туда бегом. Бегу по подземному переходу, машу руками, кричу: «Расступись». Микроинфаркт получил тогда, а следом и ребра переломал. Напился пьяным о порожек споткнулся и упал грудью на унитаз. Как Александр Матросов. Грудью своей закрыл амбразуру. Я, как ребра сломал, инфаркт прошел; организм, оказывается, универсален, если насморк – прими слабительное и насморк пройдет. Серьезно.
Леонид с радостью сообщил мне, что подаренная мной Саломее золотая рыбка заболела и сом ее съел.
– Мы ее нигде не нашли, а по сытым глазам усатого, блестящим из-под коряги, я понял, что это его рук дело.
Толя так же почему-то обрадовался, что сом съел золотую рыбку, какая-то личностная радость была. Я так и не понял, чему они радовались.
Леонид в открытую жаловался на Саломею:
– Ко всему у нее апатия. Ничего не хочет, ничего не делает, не готовит, не убирается, посуду не моет. Проснется, встанет, да так и ходит нечесанная, немытая. А то вдруг засвербит, станет убирать все. Мыть, чистить, но так же с каким-то нехорошим чувством. Пристанет: «Отодвинь шкаф, я за ним вымету». До скандала каждый раз доводит. Что-то нехорошее с ней происходит, надо бы врачам ее показать. Совместная жизнь уже стала невозможной.
Фелицата Трифоновна вторила сыну:
– Она большую ошибку делает, не создавая в доме уюта. Готовить не умеет и не хочет учиться. Спит днем и ночью. Лишний раз посуду не помоет, веником не махнет. – Фелицата Трифоновна, приблизившись ко мне и приглушив голос, сказала, – не надо было на еврейке жениться.
Но не найдя во мне сочувствия и понимания, стала продолжать разговор, перейдя на другую тему.
Встретил Эсфиру Арнольдовну (забыл сказать, что работала она врачом, решала, кому давать пенсию по инвалидности, кому не давать. Скользкое было место, все время несли ей подарки и деньги, те, кому отказывала, грозились убийством), она мне стала жаловаться на зятя:
– Вы знаете, Дмитрий, нет ничего хуже циничного взгляда на мир. как с ним люди живут, я имею в виду Леонида, просто не знаю. А главное, эта зараза очень прилипчива. Муж мой никогда в жизни матом не ругался и слов плохих не говорил, а теперь, знаете, слышу… – она достала платок и высморкалась. – Слышу, играют они с Леонидом в шахматы, и вдруг зять говорит мужу: « Не пора ли тебе, голубчик…» – это он уважаемому человеку такие слова, но это не главное, слушайте дальше. «…Принять випросал!». Понимаете? Ви – проссал! И говорит с тем циничным выражением, которое свойственно только ему. Я сначала не поняла, в чем вся соль, но он тут же это слово произнес так, что никаких сомнений у меня не осталось. Ведь випросал – это мазь? А он: «Давай, давай, запихивай випроссальчик себе под язык, не кочевряжься». Это название лекарства звучит в его устах, как бранное слово.
Она так мастерски спародировала интонацию Леонида, и с ее-то внешностью и с таким солидным обликом! Я не выдержал и хохотнул, правда, тут же смутился и закрыл рот рукой. Она сделала вид. Что не заметила и продолжала свой рассказ:
– И представьте себе, Дмитрий, ситуацию. Вчера пришел к нам в гости старинный друг мужа. Конечно, был стол, конечно, беседы, немного спиртного и что же? Стали играть в шахматы и вдруг я слышу, мой муж… Вы же знакомы с Сергей Сергеевичем, с тем же цинизмом, с которым накануне к нему обращался зять, говорит Захару Мелентьевичу, что тому, «засранцу», пора принимать випроссал. И тот тоже хохочет и говорит: «Погоди, Сережа, я тебе сам это снадобье выпишу». Понимаете? Понимаете, какая это липучая гадость, все эти словечки зятя моего. А то увидел меня в магазине и кричит через головы людские: «Ну что, “унижали” сегодня?». Я смущаюсь, киваю головой, думаю, поймет, что это неприлично, такие вопросы задавать, да еще при людях. Какой там! Кричит: «Сухими или бутылкой с конфетами?». Говорю: «По-всякому», а сама красная, как рак, хочется под землю провалиться. И ведь что самое страшное, – ни ему, ни дочери сказать об этом нельзя. Посмотрят, как на ненормальную: «Чего ты к нам лезешь?».
Я почти уверен, что женись я на ее дочери и встреть она Леонида, ситуация была бы схожая. Так же стала бы жаловаться на зятя.