Отличник

– Ну, так не получится при всем твоем желании. Разве что пятидесятипроцентным. Ты – полукровка, – издеваясь и смеясь над ним в открытую, сказала его мама. – Ты, Толя, уже взрослый мужчина, был женат, учишься на режиссёра в столичном институте, а всё ещё ходишь в коротких штанишках, страдаешь детскими болезнями расового превосходства. Когда же ты у меня повзрослеешь, когда же за ум возьмёшься?

Мы шагали в этот момент в мастерскую его отца. Находились практически под окнами.

– Свет горит, – сказал Толя, – наверное, картины пишет.

– Да что ты, – возразила матушка, – или моль ловит или клопов давит. Я замучилась оттирать, отмывать обои. Говорю: «снимай и дави в руке». «Не могу, слишком зол на них».

Она как в воду глядела, Модест Коптев, действительно, ходил в одних трусах по мастерской и давил клопов. Разгуливал по комнате, высматривая их хищным взглядом охотника и действительно давил со страшной злобой.

После этого разговора с матушкой, вспомнив, видимо, про то, что Саломея, которую он ругал еврейкой, так же имеет русского отца, Толя свои антисемитские проповеди оставил и переквалифицировался в женоненавистника. Запоминал и цитировал все то, что подходило под его теперешнее настроение: «Если бы мир мог существовать без женщины, мы общались бы с богами». Настольными книгами стали «Молот ведьм» и «Пол и характер» Отто Вейнингера, утверждавшего, что «женщина лишена души, своего «я», индивидуальности, личности, свободы. Она не имеет ни характера, ни воли». Как говорится, из огня да в полымя Толю кинуло.

3

На его долю в тот год выпало особенно много испытаний. И самое тягостное и страшное – смерть отца.

Опальный на родине и восхваляемый за границей, Модест Коптев, после смерти, как это водится, получил, наконец, все то, что заслужил. И народную любовь, и признание партии – правительства. Разрешили выставку картин и публикацию его воспоминаний. Родственники не успевали давать интервью отечественным и зарубежным корреспондентам. На похороны потратили уйму денег, словно хоронили не опального художника, а какого-то крестного отца. Гроб был очень дорогой, лакированный с окошком, с золотыми ручками, изнутри был обит шелком и бархатом, имелась подушечка. А ведь он, как знал, написал завещание, в котором указал, чтобы в такой гроб не клали, чтобы похоронили без помпы и шумихи, чтобы отпевали в сельской церкви, и отпевал бы исключительно батюшка Мокей.

Кто слушает покойников? Все сделали по-своему, с точностью наоборот. Хоронили в нарядном гробу, похороны походили на карнавал, пришла масса чужих людей, ни слухом, ни духом не знавших, не ведавших, что это за художник. Отпевали в «модном» храме. Отпевать должен был «модный» священник. Я, присутствовавший на панихиде, ужаснулся, увидев священнослужителя.

Пусть простит меня люд православный, если коим образом слова мои оскорбят чью-то веру. Сразу же оговорюсь, что сам к тому времени уже перешагнул тот рубеж, когда шел в Храм и за священником Бога не видел. Я уже знал, что со смирением приму любого священнослужителя и любую службу, но как выяснилось, я слишком был самонадеян.

Священник пришел с большим опозданием, весь храм был набит людьми, все его ждали. Это был настолько озлобленный, настолько светский человек, что ему совершенно не шло церковное одеяние. Я даже поймал себя на мысли, что следовало бы вывести его вон, как хулигана, который мешает. Он кричал, громко разговаривал, оказывается, выискивал старшего. Когда выискал, не смущаясь, прямо у гроба стал утрясать финансовые вопросы. Заплатили ли? Нет ли? Было заметно, что его почти силком привезли, что у него на этот выходной были совсем другие планы, что он устал от этой постылой, ненавистной ему службы церковной, что он не любит то, чем занимается. Что в Бога не верует. Собственно глубоко несчастный человек, но очень удобный, свой для таких же, как он, псевдоверующих.

В любой профессии «чужих» много, но когда это врач, педагог, священнослужитель, милиционер, то как-то особенно много пагубы приносят такие люди. Их называют оборотнями в погонах, убийцами в белых халатах, сатаной в рясе, лжеучителями. Они и сами страдают, находясь не на своем месте, становятся циниками и садистами. Будучи предуведомленным о том, что привезут какого-то особенного священнослужителя, я ждал чуть ли не митрополита Питирима. Благообразного, красивого, с длинной белой бородой, а тут, мирским языком выражаясь, за наши деньги и что-то жидкое на лопате.

Заметно было, что батюшка не в себе, что бесы его мучают, терзают, он аж корчился под их воздействием. А может быть, корчился от того, что будучи не чист духом, находился в Святом Божьем Храме и должен был вести службу, произносить молитвы, от которых сам же физически страдал. С ним творилось что-то невообразимое. Он начал службу, и ему стало плохо, не мог произносить слов молитвы. Дьякон пел простуженным голосом, а он даже и не читал. Свернул панихиду, практически ее и не начав. Все присутствовавшие на панихиде, за малым исключением, были люди от церкви далекие и с облегчением направились к выходу.