Отличный парень

— Я не говорю о тебе, — произнесла она тихим голосом, предвещавшим надвигающуюся грозу. — Я говорю о моем отце и твоем сыне… Он управляет нажитым тобой состоянием и не сомневается в том, что умеет это делать; он дошел до того, что смеет критиковать тебя! Ему не нравится твоя маркетинговая политика… Согласна, ты имеешь право на собственность, поскольку ты заработал ее… Я даже признаю то, что деньги переходят по наследству. Дедушка, но я не могу согласиться с тем, когда по наследству передается власть.

И она продолжила:

— Власть, полученная по наследству, равносильна умышленному воровству… Возможно, я совершила убийство, но я не хочу быть воровкой…

Дед трясся от гнева, но еще держал себя в руках.

Она решила окончательно вывести его из себя:

— Мне кажется, что ты до сих пор тайком куришь… Несмотря на запрет врачей… Дай-ка мне косячок…

— Ты вышла из клиники, а не из исправительной колонии… — ответил разъяренный дед.

— Только один косячок, — повторила она.

Серебряной рукояткой массивной трости старик забарабанил по разделительному стеклу автомобиля. Водитель обернулся, опустил стекло и спросил:

— Что вам угодно, сэр?

— Остановитесь… Пожалуйста…

И дед добавил на своем рокочущем английском языке:

— Мадемуазель хочет выйти…

«Роллс-ройс» прижался к тротуару и остановился на красный свет. Водитель вышел из автомобиля и, обогнув его, открыл дверцу со стороны Анук.

— Выходи! — приказал дед.

Она повиновалась. И быстро опустила ноги на край тротуара. Шофер еще не прикрыл дверцу «роллс-ройса», как дед наклонился к Анук и сказал:

— Если захочешь есть, приходи в «Савойю». Там каждый скажет тебе, в каком номере остановился мистер Т. Я снимаю этот номер на целый год. Я ужинаю в восемь часов вечера. Поехали, Джеймс. Я спешу. В два часа дня начинаются торги в «Сотбис». Поторопись…

Тряпичная кукла осталась на обочине дороги… Загорелся зеленый свет. «Роллс-ройс» тронулся с места. Старик даже не обернулся, чтобы взглянуть еще раз на нее.

— Вы спите? — спросил Стив.

Анук открывает глаза и смотрит на него. Американец успел переодеться. Похоже, что джинсы и рубашку он только что купил в магазине. Девушке кажется, что молодой человек стал еще стройнее и выше ростом. В руках он держит поднос.

— Я не сплю, — отвечает она. — Я вспомнила деда…

Он улыбается.

— Деда… Почему именно деда?

Она садится в кровати и прикрывает себя простыней.

Стив ставит поднос ей на колени.

— Чая не было. Но я принес вам кофе, колу и сэндвич.

И добавляет с улыбкой:

— Не с курицей, с ветчиной. Так почему же вы вспомнили деда?

Анук жадными глотками пьет кофе. Затем принимается за сэндвич.

— Это был великий человек… Он сколотил огромное состояние…

Она тут же прикусывает язык. Вот как можно выдать себя с головой.

— А ваш папаша промотал его… Не так ли? — спрашивает Стив с легкой усмешкой. — Когда говорят о доставшихся по наследству деньгах, всегда называют того, кто разбазарил их.

— Кое-что еще осталось, — отвечает она с задумчивым видом.

— Тем лучше для вас, — говорит он.

Американец, похоже, задумался о чем-то своем.

— В джинсах вы выглядите еще моложе, — говорит Анук.

— Мне пришлось раскошелиться на новую одежду. Грязная находится в багажнике. Сдам ее в чистку в Нью-Йорке.

Ее сердце сжимается от боли, а из глаз невольно брызжут слезы. Она размазывает их по щекам тыльной стороной ладони.

— Мне неприятно думать…

— О чем?

— О том, что вы возвращаетесь в Нью-Йорк…

— Но мне надо вернуться…

— Для меня Нью-Йорк означает лишь одно — разлука.

— Уже четыре часа дня. К Фреду мы приедем в половине шестого… Если хотите, я могу отвезти вас в отель…

— Я поеду к Фреду, — отвечает она. — Со мной происходит нечто странное. Возможно, я устала. Мне совсем не хочется задираться и спорить. Хорошо тем женщинам, которые лишены всякой индивидуальности. Как бы я хотела стать такой же, как все…

— А вы и есть такая же, как все… Вы рассказали мне о том, что были вынуждены сделать аборт… Вы не первая и отнюдь не последняя в списке тех, кто прибегает к такому радикальному решению своих личных проблем.

— Вы ничего не поняли, — произносит она с горечью.

— Да нет, я понял… Мне лишь хочется немного вас подбодрить. Вы слишком драматизируете и сгущаете краски. Каждый день миллионы женщин идут на такой шаг. Вы ничем не отличаетесь от них… Это вовсе не повод впадать в истерику…

— В то время у меня не было никакой истерики, — произносит она с металлическими нотками в голосе. — Напротив, это сейчас мне хочется бросить поднос вам в лицо… До такой степени вы раздражаете меня…

— Браво, — восклицает он. — Наконец-то мне удалось вас расшевелить…

Он склоняется над ней, словно хочет поделиться каким-то секретом.

— Вы совершили убийство, подчинившись системе, которая заставила вас это сделать… Вы не убийца, а жертва…

— Как Фред? — спрашивает она.

Почему у нее слетело с языка имя совсем незнакомого ей человека? Почему у нее возникла потребность ближе узнать его?

— Да, как Фред, — отвечает Стив. — Он думал, что война — это высшее проявление патриотизма. Впоследствии он понял, что война — это всего лишь кровавая бойня.

— А вы?