ОТМА. Спасение Романовых

Кошкин нас заметил и уходил в темноту.

– Стой! – крикнул Большак.

Я вырвал кобуру из его рук и выхватил маузер.

Кошкин на глазах растворялся во мраке, удаляясь от костров. Я прицелился, задержал дыхание и выстрелил, когда широкая спина уже почти не различалась в ночи. Кошкин сделал еще два шага и исчез. Крики, выстрелы, вопль Большака:

– Не стрелять!

Кошкин лежал лицом вниз с двумя дырками в спине.

– Ну ты стрелок, – сказал Большак уважительно.

Коммунары сходились к телу, пошатываясь. Я перевернул Кошкина на спину, смотрел в лицо. Нагнулся, вгляделся. Он был мертв. Пощупал пульс на его потной шее – точно мертв.

– Прикажите закопать его поглубже, а лучше – сжечь, – сказал я Большаку.

Октябрь 1918 года

Забайкальский край

Николай вошел с холщовой сумкой через плечо. В горнице лазарета, служившей и процедурной, и приемной, разложил на столе яства: полбутылки самогона, пирожки, сало и четыре куриные ножки. На вопросительный взгляд доктора ответил:

– С праздничного стола реквизировал. – Улыбнулся, собрав вокруг глаз морщины со всего своего худющего лица: – Доппаек в честь праздника выдали.

Доктор кивнул невозмутимо и присовокупил полкраюхи хлеба и две кружки.

Выпили по глотку, будто коньячок.

– Как прошло? – спросил доктор.

– Весело, – сказал Николай.

– Танцевали?

– И это тоже …

– Я слышал выстрелы, – сказал доктор.

– Не знаю. При мне все еще мирно было.

– Может, так, для салюта? – предположил доктор. Какая-то пара выстрелов никого здесь не могла особенно встревожить.

Николай сделал еще глоток из своей кружки. Закурил папиросу.

– Можно мне посидеть у вас?

– Разумеется, ваше величество!

– Вы ложитесь, если хотите, я так посижу …

Доктор не спрашивал, но Николай пояснил:

– У Маши рандеву.

– Этот еврейский юноша?

Николай кивнул.

– Им нужно побыть вдвоем … Просто поговорить.

Доктор не осмелился высказать свое суждение, лишь опустил глаза.

– Что я могу дать им? – сказал Николай. – Ничего у меня нет. Это объяснение, если хотите.

– Что вы, ваше величество, я не жду объяснений.

– Этот молодой человек, он … не глупый, кажется, и не подлый.

– Семь лет каторги. Отбыл два, бежал.

– Ну что ж, Достоевский тоже отбывал, – сказал Николай невозмутимо.

Все в деревне знали о подвигах Пожарова из его собственных красочных рассказов.

– Стрелял в киевского обер-полицмейстера, – сказал доктор.

– Декабристы тоже стреляли… – пожал плечами Николай.

– А эти его теории свободной любви?

– Глупость, поза …

Помолчали.

– Анненков… – сказал Николай. – Пристал ко мне с планом. На рассвете офицеры уходят. Я отказался. А вы?

– Разумеется, я остаюсь с вами …

– Анненков измучил меня. Просил, требовал …

– Я всегда говорил, он – обуза. Надо убедить Бреннера избавиться от него.

– Избавиться? – Николай посмотрел на доктора.

– Услать его куда-то, что ли.

– Он всегда возвращается.

Доктор подлил самогона. Выпили по два глотка …

– Поешьте, – сказал Николай. – Это я вам принес.

– Благодарю, – сказал доктор, но к еде не притронулся. – Николай Александрович, что же будет?

– Будем жить … надеюсь …

На стенах вздрагивают большие тени от маленького пламени в стекле. Книги отступают из круга света в полумрак.

Они сидят у лампы, держатся за руки.

– Я вас люблю, – говорит он.

– Любите? – Она смотрит внимательно. – Вы другое говорили совсем недавно.

– Разве?

– Вы говорили, что любви нет.

– Я говорил, что можно любить многих.

– Это одно и то же.

Он говорит страстно и складно:

– Это было раньше! Теперь я знаю, как можно любить одного человека! Могу смотреть на вас бесконечно. Могу слушать вас бесконечно. И думать могу только о вас.

– Я вам не верю.

Но она верит.

– Я вам докажу. Освобожу вашего отца от роли Ленина.

– Правда?

– Я отменяю его участие в мистерии.

– Как вы это объясните?

– Кому? Как я решу, так и будет. Я понимаю, как Николаю Александровичу неприятно все это, потому что знаю, кто он.

Она смотрит внимательно.

– Это не тайна. Все знают, кто он.

– Я знаю, кто он на самом деле, и кто вы, Мария Николаевна … Романова.

Она усмехается панически, обозначая нелепость такого предположения, но он смотрит неотрывно, и ее усмешка гаснет. Она не в силах противиться – слишком неожиданным был выпад.

– Что вы теперь сделаете?

Пожаров и сам потрясен: одно дело догадываться, а другое – получить признание! Это она, царевна! Его царевна!

– Попрошу вашей руки у Николая Александровича. Будьте моей женой!

– Это ваше условие?

– Это не условие. Если вы мне откажете, я умру и вашей тайны не выдам.

– Оставьте, мне не до шуток.

– Я не шучу.

– Как вы узнали?

– Сначала я узнал доктора Боткина. В пятнадцатом году я видел его в Петрограде. На улице. Он выходил из экипажа. Мой приятель просто показал мне его и сказал, что это лейб-медик самого царя. До вчерашнего дня я не видел доктора близко, а вчера лицом к лицу столкнулся с ним. И тут у меня словно пелена с глаз упала: я узнал вас всех.

Она молчит.

– Я люблю вас, – говорит он и ищет ее руку. Находит на коленях, сжимает холодную, обмякшую ладонь.

– Я не могу… – говорит она. – Не могу быть вашей …

– Потому что я еврей? – кривится он.

– Нет …