ОТМА. Спасение Романовых

– Ну конечно! Русская царевна с евреем – что это я себе вообразил!

– Мне все равно, кто вы. Я люблю вас.

Он садится на пол лицом в ее колени. Она гладит его волосы.

Огонек, мерцающий за ламповым стеклом, две тени, склоненные друг к другу и восходящие по стенам к потолку …

– Я не могу быть вашей.

– Потому что ваш отец император?

– Нет.

– Потому что я беден?

– Нет. Вы никогда не сможете любить меня одну.

– Забудьте! Нет никого, кто мог бы сравниться с вами!

– Я видела ее сегодня на площади.

– Кого?!

– Мою соперницу …

– Да кто это?

Она молчит.

– Вы про Ангелину, что ли? Да боже мой!

Она молчит и смотрит.

– Вам и про Зину рассказали? Да это ничего – деревенская девчонка! С ней все закончилось еще до вашего появления! В самом деле, какие у вас могут быть соперницы?!

– Ваша революция, – говорит она. – Вы же не бросите ее ради меня?

Он щурится на огонек в стекле, будто это пламя пожара.

– Вы ее любите… – говорит она.

– Дайте мне минуту.

Он выходит на улицу.

Тьма и собаки … Заведется одна – и подхватывают во всех уголках тьмы. Пожаров стоял у крыльца избы-читальни, смотрел на звезды, густые и высокие; смотрел на окно, желтое и мутное. В жиже жирного света плавали пыльные корешки книг. Неужели там ждет его принцесса, прекраснее которой нет на свете? Бросило в жар: это самогонный бред. Не было там никого и быть не могло …

Он расстегнул кобуру и достал маузер. Лучше не входить – сразу покончить с этим, со звездами и окном, раз ее там нет … Но даже если она там, что с этим делать? Вселенская буря, которую он призывал всю свою жизнь, теперь обрушится на них. Он был демиургом нового мира, неустрашимым, неистовым, и вот сделался робким влюбленным посреди войны. Принцесса права, революция не простит. Их убьют, это неотвратимо, как крах капитализма.

Он стоял с маузером под звездами. Дверь скрипнула, открылся желтый далекий свет.

– Что вы делаете?

Пожаров глубоко вздохнул, вернул маузер в кобуру и сказал:

– Пойдемте …

– Куда?

Он взял ее за руку. Было уже часа четыре, и во всех концах тьмы заголосили петухи.

Пожаров и Мария сидели на скамейке у церковной ограды. Часовые на охране декорации приняли ночью самогону и спали под эшафотом.

– Не торопите меня, – сказала Мария. – Давайте посидим немного.

Они держались за руки, уже не опасаясь, что кто-то их увидит.

– Ненавижу костры, – сказала Мария. – А теперь все время костры. Мы едем и едем, и все костры, костры, будь они неладны.

Перед ними лежала безлюдная площадь, усеянная тлеющими головешками.

Пожаров не сводил с Марии глаз с тех пор, как они ушли от избы-читальни.

– …Ночью мама́ и я вышли к кострам охраны. Некоторые части уже ушли от дворца …

– От какого дворца?

– Нашего дворца в Царском Селе, Александровского … Но и те, что оставались на позициях, волновались. А тут еще сообщили, что к нам подходят мятежники. Убили городового в полуверсте от дворца. И вот мы пошли к кострам. Мама́ говорила с солдатами. Просила их не стрелять в мятежников и в то же время умоляла не уходить, не бросать нас. А дома сестры и брат лежали в беспамятстве – корь. И папа́ не было. Мы шли от костра к костру. Солдаты смотрели на нас по-разному: кто – сочувственно, кто – настороженно, а кто – с насмешкой. От костра к костру …

– А где теперь мама?

– Умерла. И брат …

Пожаров обнял Марию.

– Идемте в церковь.

– Но ведь она закрыта.

– Ничего, откроем.

Коммунары закрыли церковь, но попа не тронули. Он жил в избушке прямо за церковной оградой.

Через полчаса заспанный священник зажигал свечи в холодном храме.

– Зачем, зачем? – шептала Мария в который раз.

– Я все решил, – говорил Пожаров. – Я должен быть одной с вами веры.

– Она проклянет вас.

– Революция? Проклянет.

– Она убьет вас.

– Бог мне в помощь. Я попрошу вашей руки у вашего батюшки, и мы обвенчаемся, если, конечно, вы скажете «да» …

Священник испуганно крестил Пожарова, бормотал торопливо, лишь бы успеть до рассвета, пока еще спят коммунары, а то ведь и к стенке могут поставить вместе с этим коммунистическим отступником, который сам же эту церковь и закрывал.

– Отрицаешилися сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его, и всея гордыни его? – спрашивал священник.

– Отрицаюся, – отвечал Пожаров.

Мария плакала и молилась. Священник все задавал вопросы на языке, давно забытом за стенами церкви. Пожаров отвечал. Священник, взяв на два пальца елея, крестообразно помазывал лоб Пожарова:

– Помазуется раб Божий Михаил елеем радования во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.

Трижды погружая голову Пожарова в тазик с водой, священник читал торопливо:

– Крещается раб Божий Михаил во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.

Они шли по улице, держались за руки не скрываясь, но никто на них не смотрел. Медлительный рассвет воскресил из мрака серый мир дощатых заборов и бревенчатых срубов. Они побежали под уклон улицы, все быстрее и быстрее, и в конце ее, над речкой, взлетели в серое небо. Уже на высоте сделали круг над деревней, над спящими коммунарами с их кумачовыми грезами, над пробудившимися крестьянами с их козами, коровами и петухами. Летели, смеялись и держались за руки …