Отныне и навсегда

Оказывается, что в каждом из них всего по одному или по два предмета. В первом я нахожу дымчатое стекло и золотые бусы на очень тонкой ленточке, которая когда-то была ало-золотой. Там же лежит овальный, гладкий камушек янтаря, оправленный в золото и нанизанный на тонкую цепочку. Обе подвески выглядят очень старыми и хрупкими. В следующем ящике хранится камушек такого же нежно-коричневого цвета, как глаза Пабло, с маленькими хрустальными вкраплениями. Он приятно ложится в ладонь, и я гадаю, Вита ли нашла этот камень или ее тетя и где он был. Они могли подобрать его на каком-нибудь пляже или проводя время с возлюбленными. А возможно, этот невзрачный коричневый камень когда-то давно был символом чего-то, например потерянной или обретенной любви, и все еще продолжает хранить эту память, даже когда не осталось никого из тех, кто мог помнить.

Затем я нахожу странный квадратный предмет и прихожу к выводу, что это компас, пусть и покрытый китайскими иероглифами. Когда я аккуратно поворачиваю его, стрелка показывает на север. Я осторожно кладу компас обратно, боясь, что сломаю вещь, которая так долго лежала в темноте, указывая в одну сторону. В следующих ящиках обнаруживаются вещи, кажущиеся весьма обыденными, по сравнению с предыдущими находками: пустая бутылка из толстого стекла и карманные часы, остановившиеся в полдень или полночь. После них на глаза попадается лист очень древней на вид бумаги – пергамента, как я полагаю. Он исписан словами на незнакомом мне языке, рядом с ними можно заметить странные рисунки людей и символов. По телу пробегает дрожь, я быстро убираю все назад и оглядываюсь, опасаясь, что выпустил какую-нибудь сущность.

Перевожу дыхание, открываю следующий ящик и нахожу в нем револьвер. Аккуратно достаю его. Не могу сказать, что я разбираюсь в оружии, но выглядит он старым. Что, если это служебный револьвер Эвелин, оружие, которое она держала у бедра, когда находилась в Сопротивлении?

Дальше я нахожу букетик высушенных цветов; кажется, дунь на него посильнее, и он превратится в пыль.

В нижнем ящике я в последний момент замечаю совсем крохотную вещицу. Это пуговица, светло-голубая пуговица, которая оторвалась в нашу с Витой первую ночь. Она взяла этот кусочек пластика и добавила к причудливой коллекции воспоминаний, которые зародились еще задолго до нас. Как же я хочу остаться с ней навсегда.

* * *

Мне пора уходить. Я отдаю Пабло свой свитер, чтобы он мог на нем спать, и наполняю две фарфоровые миски для хлопьев водой и едой.

– Скоро вернусь, приятель, – говорю я.

В тот момент, когда я уже собираюсь открыть входную дверь, ко мне приходит осознание: вот и все, настал момент истины. Страх скручивает мои внутренности. Верить в Виту и ее миссию было лучшим способом отвлечься от пугающей темноты. Но сегодня ночью, оказавшись в непосредственной близости, я смогу наконец сам изучить Прекрасную Ферроньеру,

заглянуть ей в глаза и спросить, что она может мне поведать.

В глубине души я знаю, что секрет, в который верит Вита, не должен существовать, но не могу заставить себя избавиться от последнего луча надежды. Вне зависимости от того, найдем мы ответы или нет, сегодня этот вопрос решится. Нужно подготовить себя к любому исходу и радоваться всему хорошему, что произошло за последние несколько дней, встать бок о бок с трагедией и сражаться с ветряными мельницами.

Я открываю дверь и обнаруживаю за ней Джека с поднятой рукой, видимо, собирался постучать.

– Все путем? – спрашиваю я, окидывая взглядом его подвернутые льняные брюки и сандалии. – Вита на работе.

– Я к тебе пришел, – он снимает солнцезащитные очки-авиаторы и вертит их в руках.

– Ладно, – я не прочь познакомиться поближе, все-таки это лучший друг Виты, вот только время он выбрал явно неподходящее, – но дело в том, что я уже опаздываю на встречу с Витой.

Я закрываю за собой дверь, протискиваюсь мимо Джека и спускаюсь по каменным ступенькам. Он идет за мной.

– Можно я кое-что скажу тебе? – спрашивает он. – Это быстро.

Внезапно я вижу не его одежду и прическу, а измученного человека, который выглядит так, словно не спал несколько дней.

– Хорошо. Что-то случилось?

Джек делает глубокий вдох, и я понимаю, что всю дорогу сюда он репетировал речь.

– Ты думаешь, что знаешь Виту, но вы знакомы всего ничего, – говорит он. – Ты думаешь, что любишь ее, но это не так, потому что ты не знаешь всего, не знаешь самого главного: через что она прошла и что видела, – он отводит взгляд, слова даются ему тяжело. – Боюсь, в таком случае ты был бы другого мнения о ней. Ты не представляешь, во что на самом деле ввязываешься.

До меня вдруг доходит, в чем дело.

– Ты ее любишь, верно? Поэтому все это говоришь? Дружище, поверь, я не очень долго буду составлять тебе конкуренцию.