Отныне и вовек

Терп все-таки дал Пруиту двадцатку. Он приостановил наконец поток своего южного ку-клукс-клановского юмора, и тотчас же опасливое недоверие белыми морщинками собралось вокруг поджатых губ и вклинилось в его смех: ему представились все те тысяча и один способ, которые этот на вид честный парень может пустить в ход, чтобы обмануть его; парень с виду, конечно, вполне надежный, но кто его знает, а Терп Торнхил стреляный воробей, Терпа Торнхила внешностью не проведешь, Терп Торнхил, он как Диоген, он еще никогда не видел честного человека и никогда не увидит. После долгих издевательств, глумливых насмешек, недоверчивых расспросов, садистского вранья, что, дескать, сам без денег и одолжить не может, Терп великодушно отвалил ему желанные двадцать долларов под двадцать процентов и строго предупредил, чтобы он не вздумал финтить, когда придет время расплачиваться.

Переодеваясь перед выездом в город и кладя в карман двадцатку, Пруит чувствовал, что душ так и не смыл прилипший к нему унизительный смрад дыхания Терпа, и размышлял, что хуже: когда тебе в лицо тычется вонючий нос Терпа Торнхила, сержанта родом из штата Миссисипи, или когда на тебя брызжет вонючая слюна Айка Галовича, сержанта родом из Югославии? Не рота, а сказка. Служить здесь одно удовольствие. А еще он с удивлением думал, что, оказывается, ради женщины мужчина готов вынести такие унижения, какие никогда не станет терпеть ради любой другой цели, даже ради своих принципов.

Глава 21

Примерно о том же и с неменьшим удивлением, хотя его мысли занимала совсем другая женщина, думал Милт Тербер прикидывая, не пора ли ему выйти из игры.

Может, это потому, что они с Карен должны сегодня вечером встретиться в центре и пойти в «Моану», думал он, но каждый раз, едва отрывался от карт, глаза его впивались в помятое, добротно скроенное лицо Мейлона Старка, и он смотрел на него потрясенным взглядом человека, который не в силах поверить, что оторванная снарядом рука на дне окопа — его собственная. Это лицо бесило его, хуже того, из-за этого лица у него не шла игра. Потому что он не мог не глядеть на него. Он проиграл два из трех последних конов, хотя мог бы их выиграть, но его глаза упорно застревали на этом лице, на этих губах и глазах, когда-то тоже ласкавших нагое, самозабвенное, как смерть, наваждение, каким была в постели Карен Хомс, наваждение, которое он, Милт Тербер, так ясно помнил. И Мейлон Старк, без сомнения, помнил тоже. Потому что, черт возьми, сомневаться тут не приходится. Ни на йоту. Как ни верти. Старк после их первого разговора больше не упоминал о Карен, так что это не тот случай, когда желаемое выдают за действительность; Старк не из тех, кто верит в собственные выдумки — к сожалению. И конечно же, Старк никому, кроме него, об этом не рассказывал, иначе история давно бы обошла всю роту; но Старк и не из тех, кто хвастается для самоутверждения. Нет, с цепенящей дрожью думал он, сомневаться нечего, никакого другого объяснения не придумаешь, и, самое гнусное, теперь уже не отмахнешься от сплетен, казавшихся раньше бредом, от сплетен про нее и Чемпа Уилсона, и этого вонючего извращенца Хендерсона, и даже, возможно, О’Хэйера. Он посмотрел на О’Хэйера. Но она же тогда сказала: «Я и не знала, что может быть так». Он ясно это помнил. «Я и не знала, что может быть так

», — сказала она тогда.

— Рассчитай меня, — повернулся он к банкомету. — Пойду за другой стол, а то с вами заснуть можно. Держи серебро, здесь девяносто семь долларов. Я посчитал.

Банкомет улыбнулся:

— Не возражаешь, если я тоже пересчитаю?

— Валяй. Но я сосчитал точно.

Банкомет добродушно засмеялся.

— Возьми мои тоже. — Джим О’Хэйер зевнул. — Отдохну, пожалуй, посмотрю, что тут у меня делается. Ты пока положи мои в кассу, я их сейчас брать не буду.

— Понял, — кивнул младший сержант, исполнявший у О’Хэйера обязанности банкомета. Он подвинул к Терберу его деньги, чтобы не путать их с деньгами О’Хэйера, а оставшуюся кучку смахнул в ящик стола, наполненный красными фишками и монетами, которые он отчислял в пользу банка, в пользу О’Хэйера.

— Все будет как в аптеке, Джим, — преданно и гордо пообещал младший сержант, и Тербер увидел, как не моргнув глазом он накрыл правой рукой верхнюю десятку в пачке О’Хэйера, причем левая рука продолжала сдавать карты, отщелкивая их от колоды большим пальцем, потом зажал сложенную десятку в ладони и начал сдавать двумя руками, а когда сдал полный круг, сунул правую руку в карман рубашки за сигаретой.

Тербер взглянул на О’Хэйера (ирландец повесил свой дорогой зеленый козырек на гвоздь у себя за спиной и, встав из-за стола, потягивался), закурил и, усмехаясь, протянул горящую спичку младшему сержанту. Тот и не подумал усмехнуться в ответ; прикуривая, он невидящими глазами посмотрел на него сквозь пламя.