Отныне и вовек

Энди сыграл еще раз, ничего не меняя. Глаза его сияли, но лицо оставалось скучным, деревянным. И они снова замолчали — так уж повелось, что, когда Энди удавалось набрести на что-то стоящее, они бросали все дела, обрывали разговоры и слушали. Мелодия опять растаяла и опять словно повисла в воздухе, оставив ощущение незаконченности, так что невольно хотелось спросить; «И все?», хотя, конечно, было ясно, что все, потому что, даже если бы она прозвучала законченно, она не была бы такой совершенной и всеобъемлющей, не могла бы с такой полнотой все выразить. Энди сегодня весь вечер не выпускал гитару из рук: то играл вместе с Пятницей, то замыкался в себе и долго возился с каким-нибудь аккордом, потом, если ему нравилось, проигрывал им то, что получилось, а если был недоволен, бросал эксперименты и опять присоединялся к Пятнице. Так продолжалось, пока он не набрел на эту мелодию. Она была лучше всех предыдущих — те тоже были хороши, но им было далеко до этой с ее непреходящим трагизмом, настолько явным, что он перерастал в пародию, в гротескную страдальческую издевку над собственным страданием, и теперь Энди имел полное право передохнуть, наслаждаясь своим триумфом.

— У кого есть закурить? — небрежно спросил он, откладывая гитару. Пятница торопливо протянул пачку великому маэстро.

— Старик, это же класс! — восторженно сказал Слейд. — Вот вы говорите: блюзы, блюзы… А это чем хуже?

Энди пожал плечами.

— Дайте выпить, — попросил он. Пруит передал ему бутылку.

— Да, блюзы — это вещь, — сказал Пятница. — Все остальное — ерунда.

— Точно, — согласился Пруит. — Мы с ребятами давно хотим сочинить блюз, — повернулся он к Слейду. — Настоящий армейский. Будет называться «Солдатская судьба». Есть же «Шоферская судьба», «Батрацкая судьба», «Шахтерская судьба»… А у нас будет свой блюз. Солдатский.

— Сила! — загорелся Слейд. — Это вы здорово придумали. Только лучше назвать «Судьба пехотинца». Черт, мужики, до чего я вам завидую!

— Мы же его еще не сочинили, — заметил Пруит.

— Но сочиним, — сказал Пятница.

— Ребята! — Глаза у Слейда заблестели. — Вы же можете взять эту мелодию. Ту, которую Энди сейчас играл. Конечно! Отлично пойдет для блюза.

— Не знаю, — нерешительно сказал Пруит. — У нас это пока только так, идея.

— Да я же говорю, честно, — настаивал Слейд. — Ты сможешь? — с надеждой спросил он у Энди. — Сможешь сделать из этого блюз?

— Наверное, смогу.

— На выпей, — Слейд радостно протянул ему бутылку. — Сделай из этой штуки блюз. Доработай. Первую фразу надо повторить, только с вариациями. А потом сразу переход на третью фразу и большая каденция, ты сам знаешь как: классический блюз, двенадцать тактов…

— Попробую. — Энди зевнул, вытер рот рукой, вернул Слейду бутылку, взял гитару и снова замкнулся в себе, оставшись один на один со струнами.

Он подбирал, а они слушали. Потом он сыграл им все целиком. Насмешливо-грустные минорные аккорды были теперь уложены в двенадцатитактную форму блюза.

— Так, что ли? — скромно спросил Энди и отложил гитару.

— Оно, оно самое! — возбужденно закивал Слейд. — Шикарный блюз! У меня дома полно пластинок, штук пятьсот, ей-богу. И больше половины — блюзы. Но рядом с этим они все не тянут. Даже «Сан-Луи».

— Ладно тебе, — Энди смущенно потупился. — Блюз как блюз, ничего особенного.

— Нет, я серьезно. Я в этом понимаю. Я собираю блюзы.

— Да? — Энди вдруг оживился и даже позабыл, что должен казаться равнодушным и небрежным. — Слушай, а ты когда-нибудь слыша.! про такого… Джанго? Джанго… как-то там дальше.

— Конечно, — радостно кивнул Слейд. — Джанго Рейнард. Французский гитарист. Только правильно не Джанго, а Жанго. «Д» не произносится. Еще бы — гитарист номер один.

— Слышал? — Энди посмотрел на Пруита. — А ты думал, я вру. Думал, я сочиняю. — Он снова повернулся к Слейду. — А у тебя есть его пластинки? — взволнованно спросил он.

— Нету. Их трудно достать. Их во Франции выпускают. Очень дорогие. Но я многие слышал. А ты что, знаешь старика Джанго? Интересно.

— Самого его я не знаю. Только его музыку. Так, как он, никто не играет. — Энди с упреком поглядел на Пруита: — А ты думал, я тебе голову морочу, да? Думал, я все вру? Теперь-то хоть понял?

Пруит глотнул из бутылки и пожал плечами, признавая поражение. Но Энди даже не смотрел в его сторону. Он уже рассказывал Слейду свою знаменитую историю.

Других историй у Энди в запасе не было, только эта. Как будто за всю его жизнь с ним ничего больше не произошло, как будто ни один случай, кроме этого, не запал ему в душу настолько, чтобы потом о нем рассказывать. И Пруит, и Пятница слышали эту историю сто раз, но оба слушали ее сейчас с таким же вниманием, как Слейд, потому что история была интересная и слушать ее не надоедало.