Отпечатки на следах [СИ]

Третий звонок подряд и снова кто–то из этих. Из ненормальных, из–за которых Николай, стоило ему взять трубку, тут же бледнел и испуганно косился на жену. Наташа давно научилась узнавать эти голоса по их чрезмерной любезности и по вымученности, как будто на том конце провода их душили, может быть этим самым проводом, а ее муж словно был тем единственным, кто за считанные секунды мог спасти от верной гибели.

— Да плюнь ты, — успокаивала его Наташа, но Николай все равно бледнел при каждом новом звонке, и она знала, что он боится и боится за нее.

Наверное, думала Наташа, ему и в самом деле хочется плюнуть — на всех этих недоносков с их угрозами, взятками и шантажем, но он ничего не мог с этим поделать. Он был как телевизор «Горизонт», не способный к переключению на каналы мздоимства, приспособленичества и подсиживания. Почему в пятьдесят семь муж до сих пор майор, она его ни разу так и не спросила.

Зато она знала рецепт, как вывести его из ступора после очередного сеанса телефонного террора. Нет–нет, никаких блинов, солянки и мамалыги. Никакого пива и коньяка — ей всегда было смешно наблюдать, как он пьет: нелепо морщась и зажмуриваясь, словно в стакане яд — выпивохой он был никчемным. Ничего связанного с ублажением желудка.

Она усаживала его на стул, сама садилась ему на колени и начинала целовать. Вначале лицо — щеки, большой нос, глаза с застывшими вокруг зрачков серыми крапинками, потом осторожно и с нетерпением, словно к сладкому блюду, тянулась к его пухлым, словно вшитым в морщинистое лицо губам и, вспыхнув от соприкосновения к ним, уже не сдерживала нетерпения, судорожно расстегивая ворот рубахи.

Со стула он вставал с порозовевшими щеками и с готовым ответом очередным подонкам и единственное, о чем жалел — это о том, что, как всегда в подобной ситуации, растерялся и не продумал ответный ход до того момента, когда на другом конце повесили трубку.

Привыкнув к этим странным звонкам и к неизбежному ритуалу излечения супруга от приступов болезненной бледности, иногда, оставаясь наедине, Наташа включала телевизор, слушала музыку, а то и сама напевала, или даже разговаривала сама с собой — все для того, чтобы увернуться от встречи с напряженно ожидавшими ее одиночество мыслями, разбегавшимися, едва почувствовав, что случай настал, внутри головы и кричавшими, вопившими о себе, так, что Наташа инстинктивно прижимала уши ладонями, в чем не было никакого смысла: вопль шел с внутренней стороны слухового аппарата. Это были ласковые и беспощадные мысли, они как забойщик скота, гладили шею в самых нежных местах, чтобы внезапным и расчетливым ударом перебить сонную артерию.

Твой Николай — образец профессионализма и порядочности, нежились мысли и больно кусали: но почему–то до сих пор в майорах. Остальные антитезы она конструировала без подсказок изнутри, впрочем, возможно, ей это просто казалось, а на самом деле мысли подстраивались под ее тон, имитировали ее внутренний голос и вот Наташе уже казалось, что не какие–то посторонние мысли, а она сама так рассуждает. А ведь правда: он купается в лучах всеобщего уважения, но вместо повышения зарплаты или в звании ему вручают очередной почетный диплом. И ведь самые запутанные дела, безнадежные висяки, поручают не кому–нибудь, а Николаю, вот только еще легче дело отбирают, стоит ему оказаться в считанных шагах от заслуженных лавров или когда снова частят с телефонными звонками эти бросающие его в бледность голоса, с которыми он, такой учтивый и уступчивый, никогда не может договориться, просто потому, что не договаривается, а потому дело переходит к вышестоящему чину и поразительно быстро закрывается, завершаясь устраивающем обе стороны результатом.

«Нищий майор–пенсионер, которого не спровадили на заслуженный отдых лишь из–за того, что кому–то нужно раскручивать расследования до фазы излишне любезных телефонных голосов», — добивали Наташу, уже без всякой нежной прелюдии, то ли она сама, то ли посторонние мысли и прибавляли еще одно слово: «Беременность».