Отпуск на двоих

– Спасибо, – сказала я. – Спасибо за то, что ради меня дотронулся до этих грязных бус, Алекс. Я от них просто в восторге.

Он закатил глаза, но улыбка не сходила с его губ, когда он надел бусы мне на шею.

Когда я снова подняла взгляд на Алекса, он сиял, словно свеженачищенная монетка. Я думаю: я люблю тебя еще больше, чем раньше. Как вообще такое возможно?

– Давай сфотографируемся вместе? – предложила я, но на самом деле подумала: вот бы можно было поймать этот момент, налить его во флакон, словно духи. Я бы всегда душилась им, и он бы всегда был со мной, и, куда бы я ни пошла, со мной был бы Алекс, и я бы всегда чувствовала себя той, настоящей Поппи, которой мне так нравится быть.

Алекс достал телефон, мы обнялись, прижавшись друг к другу, и он сделал снимок. Когда мы взглянули на результат, Алекс издал сдержанный вздох удивления. Он, видимо, очень старался не выглядеть сонным, поэтому широко распахнул глаза в самый последний момент.

– Выглядишь так, будто увидел что-то абсолютно ужасное, – заметила я.

Алекс попытался вырвать телефон у меня из рук, но я ловко увернулась и бросилась прочь, быстро пересылая изображение на свой номер. Алекс кинулся за мной, изо всех сил пытаясь сдержать улыбку, но дело уже сделано.

– Вот теперь можешь удалять, – сказала я, отдавая ему телефон назад. – Я прислала себе фотку.

– Я никогда ее не удалю, – пообещал Алекс. – Но смотреть на эту фотографию я буду, только если я дома один, а замок надежно заперт. Никто и никогда не должен увидеть, какое у меня на этом снимке лицо.

– Я-то это точно увижу, – напомнила я.

– Ты не считаешься.

– Я знаю, – согласилась я. Мне нравится, что я та, кто не считается. Та, кому позволено видеть Алекса любым. Та, кто делает из него чудака.

Когда мы вернулись в нашу съемную студию, я спросила, когда он наконец собирается дать мне прочитать свои рассказы.

Алекс ответил, что он не может этого сделать – если мне не понравится, ему будет слишком стыдно.

– Ты получаешь магистратуру по искусствам в отличном университете, – сказала я. – Естественно, ты хороший писатель. Если мне не понравятся твои рассказы, значит, я чего-то не понимаю.

Он ответил, что, если мне не понравятся его рассказы, значит, это Университет Индианы чего-то не понимает.

– Ну пожалуйста, – умоляла я.

– Ладно, – Алекс достал свой ноутбук. – Только давай ты будешь читать, пока я в душе, хорошо? Я не хочу это видеть.

– Договорились, – согласилась я. – А романа у тебя нет? Я могла бы успеть прочитать его, раз уж у меня есть время, пока Алекс Нильсен принимает душ.

Он кинул в меня диванную подушку и удалился в ванную.

Рассказ, который открыл для меня Алекс, оказался коротким – всего девять страниц. Он про юношу, родившегося с парой крыльев за спиной. Всю жизнь все говорили ему, что он обязан начать летать, но он слишком боялся. Когда он наконец решился и спрыгнул с крыши двухэтажного здания, у него ничего не вышло. Он упал, сломав себе ноги и крылья. И до конца он так и не выздоровел: когда кости зажили, срослись они неправильно. Наконец-то больше никто не говорил ему, что он был рожден для того, чтобы летать. Наконец-то он был счастлив.

Когда Алекс вернулся из душа, я плакала, и он спросил, что не так.

– Не знаю, – ответила я. – Просто этот рассказ говорит со мной.

Алекс подумал, что я шучу, и издал смешок, но я не шутила. Я совсем не имела в виду ту девушку, что пыталась продать нам фигурку медведя за двадцать одну тысячу долларов.

Я думала о том, что Джулиан всегда говорил об искусстве. Как ты либо что-то чувствуешь, либо нет.

И когда я читала этот рассказ, я плакала по причине, которую никому бы не смогла объяснить, даже Алексу.

Когда я была еще маленькой девочкой, у меня случались панические атаки при мысли о том, что я никогда не смогу быть кем-то еще. Я не смогу быть моими мамой или папой, и всю свою жизнь я буду заперта в одном теле, неспособная знать, каково это – быть кем-то другим.

Из-за этого я чувствовала себя одинокой, изолированной от других людей. Потерявшей надежду. Когда я рассказала об этом родителям, я думала, они и сами чувствуют что-то подобное, но оказалось, что им такая мысль вообще никогда не приходила в голову.

– Это не значит, что с твоими чувствами что-то не так, солнышко! – настаивала мама.

– Кем бы еще ты хотела стать? – поинтересовался папа в своей обычной беспардонной манере.

Со временем страх стал меньше, но это чувство всегда оставалось со мной. Иногда оно накатывало сильнее, и я думала, как мне вообще перестать чувствовать себя одинокой, если никто никогда не сможет полностью меня понять? Если я никогда не смогу полностью понять, что такое быть другим человеком?

И сейчас я плакала, потому что, когда читала рассказ Алекса, впервые ощутила себя не в своем теле. Словно мы с Алексом – всего лишь два разноцветных пузыря в лава-лампе, которые вытягиваются в ленту и перетекают друг в друга, беспрепятственно смешиваясь и распадаясь в бесконечном танце.

Я плакала от облегчения, потому что знала: больше я никогда не буду чувствовать себя такой одинокой, какой чувствовала, будучи ребенком.