Отпуск по ранению

– Ну-с, в обычной гражданской одежде, – все еще улыбался тот.

Но на Володьку уже накатило – такой обиды он не ожидал, и глаза начали наливаться кровью.

– Это моя Москва, борода! Я ее защищал! Понял? И в сторону! – Володька оттолкнул плечом швейцара, и тот уже не улыбался, а начал бормотать:

– Уж так и быть… Как исключение… Я бы сам с радостью. Приказ такой…

Но Володька уже прошел…

Сергей с любопытством глядел на эту сцену, а когда они вошли в зал, сказал:

– Пойдем наверх, там уютней.

Но Володька остановился посреди зала и оглядывал ресторанное великолепие этого "коктейль-холла", которого еще не было в Москве, когда он уезжал в армию.

Да, это был не обыкновенный ресторанный зал какого-нибудь "Иртыша" или самотечной "Нарвы", где когда-то бывал Володька, – это для него было дворцом… Наверх шла широкая лестница, устланная темно-вишневым ковром, справа – полукруглая стойка с высокими стульями, за которыми сидели мужчины в гражданском и тянули что-то из соломинок. За стойкой стояла хорошенькая девушка.

Несовместимость этого с тем, что все еще стояло перед его внутренним взором – изрытого воронками поля, шатающихся от усталости и голода бойцов в грязных шинелях, бродящих от шалаша к шалашу в поисках щепотки махры, вони от тухлой конины, незахороненных трупов, – была так разительна, так неправдоподобна, так чудовищна, что у Володьки рука невольно полезла в задний карман бриджей – ему захотелось вытащить "вальтер" и начать палить по всему этому великолепию – по люстрам, по стеклам, по этому вишневому ковру, чтоб продырявить его пулями, услышать звон битого стекла… Только это, наверное, смогло бы успокоить его сейчас, но Сергей, внимательно наблюдавший за ним, взял его под руку:

– Пойдем… Сейчас выпьешь, и все пройдет…

Они поднялись наверх, заняли столик, к которому моментально подошла черненькая официантка и, ослепительно улыбнувшись, сказала:

– Добрый день, Сергей Иванович. Вам, как всегда, бренди? Или мартини?

– Познакомься, Риммочка. Это мой друг… Только вчера с фронта, так что, сама понимаешь, обслужи нас – шик модерн.

– Разумеется, Сергей Иванович, – ответила она, протянув Володьке руку, и как-то многозначительно пожала Володькину своими теплыми мясистыми пальцами.

Володька все еще не мог прийти в себя и сидел набычившись, чувствуя, как нарастает внутри что-то тяжелое и недоброе… Ему было совершенно невозможно представить, что этот зал и болотный пятак передовой существуют в одном времени и пространстве. Либо сон это, либо сном был Ржев… Одно из двух! Совместить вместе их нельзя!

А Риммочка тем временем уже принесла высокие бокалы, наполненные чем-то очень ароматным и, видимо, очень вкусным, потому что Сергей уже причмокивал губами.

– Ну, давай, за твое возвращение… живым, – протянул он Володьке бокал. – Да, живым, – добавил он дрогнувшим голосом, положив руку на Володькино плечо.

И Володька оценил и сердечность тона, и дрогнувший голос. Для Сергея, не отличавшегося сентиментальностью, это было уже много.

– Пей.

Володька взялся за соломинку, втянул в себя что-то освежающее и необыкновенно вкусное.

– Ну, как мартини? – спросил Сергей, улыбаясь.

– Мне стрелять охота, Сережка, – тоскливо как-то сказал Володька.

– Не глупи… Это пройдет. Тыл есть тыл, и он должен быть спокойным.

– Серега, но ты-то почему здесь, с этими?… Да еще Сергеем Ивановичем заделался…

Сергей засмеялся:

– Привыкаю помаленьку. Я ж теперь знаешь кто?

– Мать что-то говорила…

– Я коммерческий директор. Ничего не попишешь – семья, ребенок…

– Я сегодня услышал от одного: хочешь жить – умей вертеться. Это что, лозунг тыла?

– Все гораздо сложней, Володька, – очень серьезно произнес Сергей, и по его лицу прошла тень. – Рассказывай, что на фронте?

– Поначалу наступали, и здорово. Драпал немец дай Боже. А потом выдохлись. Возьмем деревню, а на другой день выбивает нас немец. Опять берем, опять, гад, выбивает. Так по нескольку раз – из рук в руки. Ну, а затем распутица, подвоза нет, ни снарядов, ни жратвы… Вот в апреле и досталось. – Володька отпил из бокала, задумался, потом досказал: – Я, разумеется, храбрился… перед людьми-то, все-таки ротным под конец был…

Но досталось, Сергей, очень досталось. И не спрашивай больше. Отойти мне надо.

– Понимаю, – кивнул Сергей. – Только один вопрос: за что медаль?

– За разведку… "Языка" приволок.

– Ого, это кое-что значит.

– Для меня это слишком много значило, – тихо сказал Володька и опустил голову.

Они молча потягивали мартини, а Риммочка все приносила и приносила бокалы, и Володька пил, надеясь, что хмель как-то забьет душившую его боль, но мартини не помогал…

Перед глазами проплывали одно за другим лица оставшихся ребят его роты, их обреченные глаза, их оборванные ватники, их заляпанные грязью обмотки… Да, за них было больно ему сейчас, больно так, будто рвали из души что-то.

– Мне стрелять охота, – опять пробормотал он почти про себя.

– Не дури! У тебя действительно пистолет с собой?

– С собой.

– Это уж глупость! Для чего таскать?

Володька ничего не ответил, но немного погодя спросил:

– Они что, все такие нужные для тыла? – обвел он глазами зал.