Отпуск по ранению

Когда вечером позвонила Юлька и попросила его прийти завтра к трем часам на Матросскую, Володька решил дочитать ее черную тетрадочку, которую он еще не дочитал, потому что слишком уже подробно было все в ней – «он сказал, я сказала»… Для Юльки все это было, наверное, значимо, а Володьке казалось скучноватым и чересчур наивным. И еще было смешно, что называла она своего типа – этот человек. Перелистав несколько страниц с любовными мерехлюндиями, он дошел до двадцать второго июня.

"Сегодня началась война! И первая мысль о Володьке! Он в армии и, хотя на Дальнем Востоке, непременно выпросится на фронт. Он такой, мой Володька! А об этом человеке совсем не подумала. Что же это? Значит, Володька все-таки мне дороже, значит, люблю-то я его, а не этого человека? В моей душе что-то непонятное, полный разброд. Надо немедленно написать Володьке! Но что? Как объяснить ему, почему не писала почти полгода? Господи, я совсем запуталась! Если Володька поедет на фронт, я должна быть тоже там. С ним. Обязательно!" Это «обязательно» было подчеркнуто тремя жирными чертами.

"Опомнилась!" – усмехнулся Володька и стал листать дальше.

"Этот человек заболел и умоляет меня прийти к нему. Я долго колебалась, но пошла. Он лежал в постели, небритый и очень похудевший…" – тут следовало описание, какие у него были глаза, как нежно дотронулся он своей тонкой рукой до Юлиной щеки, каким трагическим голосом сказал: «Родная девочка, вот повестка, я иду на фронт. Я не боюсь, но знаю – меня убьют, и у нас только этот вечер и только эта ночь, если, конечно, ты согласишься остаться у меня…» Здесь у Володьки потемнело в глазах и похолодело в груди…

"Вот гад, вот гад, – шептал он про себя. – В морду, в морду… Да нет, чего там в морду! Пристрелить такого!" Он представил, как этот уже немолодой фрайер, видно бабник и любитель зеленых девчонок, лезет к Юльке, а она отбивается от него своими маленькими кулачками. Адрес? Узнать адрес этого гада! Ох, как он его будет бить!

На этом и закончилась необыкновенная Юлькина любовь. И еще оказалось, что повестка из военкомата – вранье, так как встретила его она через несколько месяцев в штатском.

Володька задыхался от ярости, которую нечем было разрядить. Впервые он ревновал Юльку, и это незнакомое ему прежде чувство вызывало в его душе целую бурю. Пусть не случилось главного, но совсем не невинна оказалась Юлькина любовь – были и обнимания, и всякие прикосновения, и поцелуйчики, и Володька шел на свидание с ней взбудораженный, злой, и шел с одной целью – узнать у нее адрес этого человека, которого он либо измордует до полусмерти, либо пристрелит – давить таких гадов, давить…

Таким и пришел он к казарме на Матросской, с перекошенным ртом, выпученными глазами и судорожно сжатым кулаком правой руки.

Ни в окнах, ни у проходной Юли не было. Володька стал сворачивать самокрутку – бумага рвалась, табак рассыпался, и он выругался про себя. Наконец-то Юлька появилась в окне, она разводила руками, стараясь жестами объяснить что-то Володьке, и показывала на проходную. Он пошел туда, открыл дверь.

– Пропуск, – строго спросил часовой, а потом улыбнулся: – Тебе, что ли, записка?

– Наверное, мне.

– Держи.

– Что вы их не выпускаете?

– Беда с этими девчонками. Пропускаем иногда, но вчера засыпалась одна. Стояла болтала со своим парнем, а тут начальство, будь оно неладно. Ну, мой дружок, что на часах стоял, – на "губе". Ясно?

– Чего неясного? Сам того же хлёбова пробовал.

– Ну ты иди, на воле прочтешь. Ответ напишешь, приноси.

Володька перешел на другую сторону и стал читать записку.

"Вчера случилось ЧП, и теперь нас не выпускают.

Еле-еле упросила вчера позвонить из канцелярии. Пишу тебе большое письмо обо всем, на днях получишь. Немного устала от однообразия нашей жизни. Уже научилась работать на коммутаторе (полевом). Вообще-то ничего сложного нет, особенно после института и высшей математики. Может быть, скоро станут пускать в увольнения, тогда увидимся и поговорим по-настоящему… А такие встречи мне тяжелы, да и тебе, наверно…"

Володька нацарапал на обратной стороне Юлиной записки только одно: "Пришли мне адрес этого человека". Передав записку часовому, он опять перешел к своему наблюдательному пункту. Минут через пять Юля показалась в окне и стала отрицательно качать головой.

– Адрес! – крикнул он, но Юлька все так же покачивала головой, и лицо ее было грустным-грустным.

– Ах, ты, значит, жалеешь этого типа, – пробормотал Володька, перенося сразу всю свою злобу на нее, – жалеешь… Ну, ладно. – Он круто повернулся, не сделав никакого прощального жеста, и быстро пошел от казармы.