Отпуск по ранению

Надюха была, наверное, Володькиных лет, но казалась взрослее, держалась уверенно, чуть небрежно, видно, зная себе цену и не особо придавая значения знакомству, а Володька, наоборот, стал вдруг скован, робок, как обычно, когда ему приходилось ухаживать за простыми девушками. Не знал, с чего начать разговор и о чем говорить. И он пока молчал, не оправившись еще от смущения, в которое привел его Егорыч своими подковырками.

Надя тоже молчала, только дрожали губы в усмешливой полуулыбке.

- Ну, чего молчишь, лейтенант? Не понравилась я тебе? Или вправду дядя Коля о контузии сказал?

Безногий, уже порядком осоловевший, приоткрыл глаза и грохнул хриплым смехом. Залилась и Надюха.

- Да нет, ты ничего... - промычал Володька наконец.

- Ничего? Тоже мне комплимент! - играя глазами и деланно возмущенно ответила она. - Знаешь, лейтенант, мне же таких вот залетных не очень-то надо...

- И мне не очень-то ты нужна, - разозлившись, ляпнул Володька.

- А ты с норовом жеребчик, - рассмеялась она и хлопнула его по плечу. Ладно, пошутили, и хватит. В отпуску ты или отмучился совсем?

- В отпуску, - хмуро ответил он.

- Когда обратно-то?

- В начале июля.

- Не много гулять тебе осталось, лейтенант... - посмотрела на него жалостливо и вздохнула Надюха.

Тут вернулся Егорыч, со стуком поставил бутылку на стол, начал разливать.

Безногий накрыл свой стакан ладонью.

- Пойду я, Егорыч... Мне теперь много пить нельзя. С твоей лестницы спускаться - как бы последнюю ногу не сломать... - Он тяжело поднялся, оперся на костыли и заковылял к двери. - Бывайте...

- Страшно обратно-то? - спросила Надя Володьку.

- Как тебе сказать...

- Ты кого спрашиваешь? - вступил Егорыч. - Ему страшно! Не видишь ли, что на груди у него? "За отвагу"! А за что, спросила? За разведку! А в разведке что главное? Смелость да сноровка. Я тебя с каким-нибудь тыловичком знакомить бы не стал...

- Хватит, Егорыч, - прервал его Володька, хотя пьяные похвалы приятно ложились на душу.

Надя опять посмотрела на Володьку, опять вздохнула.

- Жалко мне всех вас, - задумчиво произнесла она. - И себя жалко .. Перебьют вас всех на этой войне...

- Для тебя останется кто-нибудь, Надюха, - сказал Егорыч. - Я тебе полный наливаю - штрафную.

- Наливай, - безразлично ответила она, взяла стакан, подняла. - За тебя, лейтенант, чтоб живым остался...

- Поехали, - ударил Егорыч по стаканам.

Помнил Володька, что еще два раза шарил он по своим карманам, выгребая последние уже тридцатки, а Егорыч бегал куда-то, а пока его не было, Надя брала его голову в свои руки, притягивала к себе и как-то задумчиво, медленным, долгим поцелуем целовала его в губы, потом отодвигалась, глядела в лицо затуманенными глазами и шептала:

- Жалко мне тебя, лейтенант, жалко...

Затем приходил Егорыч, и опять глотал Володька водку под какие-то, казавшиеся очень важными, разговоры...

- Ты не смотри, что он молоденький такой на вид, - шумел Егорыч. - Он ротой командовал. Понимаешь - ротой. Это сто пятьдесят гавриков. Поняла?

- Поняла, - лениво отвечала Надя. - Только целоваться не умеет герой-то твой... - Володька возмущался и уже не стеснялся Егорыча.

- Умею, - тянулся он губами к Надюхе, но та отталкивала его ласково, мягко и только тогда, когда отправлялся Егорыч в очередной рейс за водкой, целовала Володьку сама теми долгими, неспешными поцелуями, от которых Володька терял голову...

Очнулся он в незнакомой темной комнате на разбросанной постели.

- У меня останешься или домой пойдешь, - спросила Надя, стоя у зеркала и причесываясь. - Я на работу собираюсь.

Володька протирал глаза, ничего еще не понимая.

- Я у тебя?

- А где же тебе быть? Кого ты стрелять идти собирался? Еле удержали тебя с Егорычем. Ну, если пойдешь - вставай, а если останешься - спи. Я около девяти утра приду...

- Нет, я пойду, - вскочил Володька и стал поспешно одеваться.

- Ну вот, - задумчиво протянула она. - Может, вспомнишь меня когда... Там, где около смерти будешь... Полстакана у тебя осталось, допей, если хочешь.

Володька зачем-то нашарил рукой стакан на столе и выпил с отвращением. В комнате было почти темно, и Надино лицо неясным пятном белело перед ним.

- Как работать буду? - вздохнула она. - Ну, оделся?

- Да.

- Ну, прощай тогда, - Она протянула руку, провела по его щеке, а затем тихонько подтолкнула его к выходу...

* * *

На другой день утром мать вошла к нему в комнату, когда он еще лежал с трещащей головой и пересохшим ртом.

- Я иду на рынок, Володя. Дай мне деньги, у меня уже ничего не осталось.

- Сейчас, мама, - сорвался он с постели и бросился шарить по карманам брюк и гимнастерки - денег не было. Несколько смятых пятерок и одна красненькая тридцатка - вот все, что осталось после вчерашнего "пускания лебедей". - Мама, я совсем забыл. Я дал вчера взаймы одному товарищу. На днях мне отдадут...

- Ну, хорошо, тогда я не пойду на рынок, - сказала мать и вышла из комнаты, прикрыв дверь.

И по тому, как она это сказала, и по тому, что даже не заикнулась о вчерашнем - а пришел он поздно и сильно пьяным, - он понял - мать расстроена и недовольна очень.