Отравленный памятью

— Может быть, артист устал уже? — ухмыльнувшись, спрашивает обладатель хриплого голоса — стройный брюнет в чёрной майке, с выбритыми висками и татуировкой на шее. — Так у нас конфеты где-то были и чай. Ну, чтобы чтец силы восстановил.

Парни смеются, а я не знаю, как на это реагировать.

— Ничего я не устал! — выкрикивает Женечка, принимаясь брыкаться, норовя слезть с моих рук. — Мама, пусти!

— Так, молодой человек, — говорю, поставив сына на землю и присаживаясь на корточки, чтобы быть с ним одного роста. — Сейчас ты прощаешься со своими новыми знакомыми, и мы уходим домой. Уже поздно.

— Ну, мамочка, — хнычет сын, топнув для большего эффекта ножкой. — Давай останемся, пожа-а-алуйта!

— Нет, это неприлично. Дяди заняты, ты им можешь помешать, — пытаюсь уговорить Женечку, хотя знаю, что бесполезно. Если уж этот упёртый ребёнок что-то вбил себе в голову, то от этого не избавиться.

— И ничего он нам не помешает, — слышу совсем рядом незнакомый голос. — Пусть находится здесь, сколько хочет, и вы оставайтесь. У нас правда есть и чай, и печенье с конфетами.

Поднимаю голову и вижу возвышающегося над собой абсолютно лысого парня с пронзительными зелёными глазами. Сколько ему? Лет тридцать, наверное. 2

— Но вы же чем-то были заняты, пока к вам этот несносный ребёнок не ворвался, — пытаюсь убедить скорее самоё себя, что нельзя здесь оставаться. Я довольно тяжело схожусь с людьми, постоянно чувствую себя лишней. А с такими колоритными персонажами вообще не знаю, о чём разговаривать. Да и ничего общего у нас в принципе быть не может. — Поэтому мы, наверное, пойдём. 5

Лысый улыбается и, сложив руки на груди, пристально на меня смотрит. Я поднимаюсь и понимаю, что он сантиметров на пятнадцать выше меня и настолько широкий в плечах, что чёрная футболка практически трещит по швам. Прямо шкаф какой-то. Его тело покрыто ещё большим количеством татуировок, чем у друга — несмываемые узоры покрыли его предплечья, бицепсы и шею. 2

— Я Арчи, — говорит он, протягивая мне широкую ладонь. Рукопожатие выходит немного болезненным, я морщусь, а он резко одёргивает руку и улыбается. — Извините, не рассчитал.

— Ничего страшно, — улыбаюсь в ответ и представляюсь: — Кристина.

Он кивает и продолжает сверлить меня глазами, от чего становится неуютно, словно меня под увеличительное стекло засунули. Не понимаю, что выражает его взгляд, но точно не животную похоть, как у многих на этом мероприятии.

— Ну, так что, остаётесь? Смотрите, если уйдёте сейчас, сын вам этого не простит.

Я смеюсь, потому что он так точно угадал реакцию Женечки, который действительно будет помнить мой чрезвычайно жестокий и несправедливый, по его мнению, поступок всю оставшуюся жизнь.

— Ладно, только если будем надоедать, то вы нас прогоните сразу, хорошо?

— Без вопросов, — кивает Арчи, не переставая улыбаться. — Выгоним, даже не сомневайтесь.

Женечка, понимая, что мама дала слабину, и мы остаёмся, принимается прыгать на месте и хлопать в ладоши. Его переполняют самые разные эмоции, главной из которых является всепоглощающее счастье.

Арчи проводит нас в глубину павильона, где всё так же сидит его друг с поразительными чёрными глазами — никогда раньше не видела настолько глубокий тёмный оттенок радужки.

— Филин, — представляется он, — очень приятно.

О, так вот он этот загадочный Филин — теперь понятно, почему девушки так волновались на его счёт.

Не знаю, на самом ли деле ему приятно, но смотрит на меня он вполне дружелюбно. Вообще они оба — и Арчи и Филин — выглядят нормальными ребятами, если не обращаться внимания на их разрисованные тела. В самом деле, зачем столько? Это же больно, наверное. Хотя я и сама не отказалась бы от парочки, но не в таком же количестве.

— Ну, что? Чай с конфетами? — спрашивает Арчи, глядя на Женечку и улыбаясь. — Потому что мы хотим продолжения поэтических чтений, но артисту, однозначно, нужна подзарядка. А что бодрит лучше шоколадных конфет?

— Ура! Конфеты! — выкрикивает сын, хлопая в ладоши. Он такой ещё маленький, беззащитный, что иногда становится страшно. Страшно, что любой может его обидеть, ранить, искалечить физически и духовно.

Беру руку сына в свою и крепко сжимаю. Мне хочется, чтобы он дольше оставался таким трогательным, открытым, как сейчас, но смогу ли вечно защищать его? Когда-нибудь он столкнётся с убийственной правдой и жестокостью жизни, и меня просто не окажется рядом.

Отгоняю от себя неприятные мысли и оглядываюсь по сторонам. Павильон заполнен разного рода деталями, какими-то инструментами, запчастям для ремонта мотоциклов. Покрышки, диски, болты, гайки и совсем уж незнакомые мне агрегаты, призванные облегчить жизнь механикам, расставлены в каждом углу, лежат на полу, приделаны к стенам.

— Нравится? — выводит из задумчивости голос Арчи. — Вы с таким интересом рассматриваете этот хлам.

Поворачиваю голову и встречаю взгляд ярко-зелёных глаз. Такого цвета, наверное, бывает трава ранним апрельским утром. Интересно, когда он гневается, их цвет меняется?