Отражение

— Он хотел убить твою дочь, — ответил я, глядя женщине в глаза. — И это был бы не первый ребёнок, которого он убил.

— Его нужно судить.

— Он убил мою принцессу.

Она не поняла, кого я имел в виду, но это не важно — она поняла главное.

Далеко не каждая женщина способна принять подобное. Ночью. На пустынной дороге. Глядя на здоровяка с окровавленными руками и слыша, как его напарник ковыряется в багажнике. Слыша, как сопит во сне дочь. Ах, да — и два «быка» в канаве… Женщина должна была упасть в обморок или закатить истерику, но мужику, который валялся на земле, повезло — у него была отличная жена. Такая будет подавать патроны, что бы ни случилось, а если он сдохнет — будет стрелять сама. Женщина поняла, что я собираюсь делать, приняла и спросила:

— Что с нами?

— Вы ничего не видели, — ответил я, глядя ей в глаза.

— Мы ничего не видели. — Она даже не попыталась улыбнуться. — Сделай то, что должен.

И я потащил Сердцееда в лес.

И знаете, мне показалось, что он тоже принял происходящее. Не смирился, но не стал бы сопротивляться, даже если бы мог. А он не мог, я почти нёс его: моя кровь выжгла его силу так, как он сжёг мою душу. И лишь когда я прижал его к толстому дереву, дьяк-меченосец вздохнул: «Жаль, что сейчас. Когда я только обрёл счастье…»

Я хотел ответить как-нибудь, но он опередил, вновь поинтересовавшись:

— Кто ты?

И промолчать на этот раз было бы невежливо.

— Я с детской площадки, Сердцеед. Помнишь, ты посещал её в марте? Ты и два «быка». Ты убил пятнадцатилетнюю девочку по имени Оля и ещё удивлялся тому, что она девственница. Смеялся… — Моя рука не дрожала. — Я слышал.

— Ты не мог, — затряс он головой. — Тебя там не было, не ври! Там была девчонка и прыщавый студент! Ты… — Он посмотрел мне в глаза и сообразил: — Ты… — И он затряс седой башкой. — Ты не должен… Нет… Это не ты… Ты не мог. Мы тебя убили! Убили!

— Нет, — я улыбнулся. — Вы били не для того, чтобы убить, вы били, чтобы изуродовать. Я помню, как ты наслаждался, Сердцеед. Помню, как говорил: «Не убейте! Пусть эта мразь пресмыкается всю оставшуюся жизнь!» Я помню.

— Тебя там не было!

Он был прав: в какой-то мере меня действительно там не было, но это не имело значения, потому что:

— Главное — я всё помню. — Моя кровь продолжала его травить. — А ты сейчас за всё заплатишь.

Я — сын Великого Полнолуния, я знаю все способы, как правильно убить колдуна, но этому я решил вернуть совершённое зло. Пусть всего лишь одно — самое для меня важное. Я снял с себя чокер и накинул его на шею Сердцееда.

И затянул.

* * *

Всё заканчивается там, где началось. Из праха — в прах, из зла — во зло, из тьмы — во тьму. Всё должно вернуться туда, откуда вышло, чтобы не нарушать порядок вещей.

Таков закон.

С человеком и его жёлтой машиной мы расстались на Тверской. Я отдал ему деньги, он сказал, что ему никогда не было так интересно, как сегодня ночью. Я посоветовал ему обо всём забыть. Он сказал, что постарается, но не обещает. Я спросил про женщину и её семью, он ответил, что они будут молчать. И добавил: «Мужик всё равно ничего не вспомнит, а жена у него молодец. Я бы женился». Я бы не женился, но с человеком согласился: жена молодец. И он сам молодец. Он хороший.

Мы расстались на улице, которую только-только принялся теребить рассвет. Ещё не игривый, а наполовину мрачный, не до конца победивший Тьму и потому — хмурый. Утренние краски отдают серостью, но она быстро исчезает и делается незаметной.

Я проводил взглядом красные огни жёлтой машины и прошёл во двор. В свой старый двор. В спящий колодец, над которым ещё вился след гигантской Луны. Вился, медленно истончаясь… Я прошёл через скрипнувшую калитку ворот, мельком посмотрел на Сторожа, не ответив на его немой вопрос, остановился в центре, спрятав руки в карманы плаща, и замер, не зная, что делать. Во второе окно слева по дальней стене я не смотрел, потому что теперь оно ничем не отличалось от других. И на скрючившегося на асфальте юношу не смотрел тоже, хотя знал, что у него нет левой руки, одного глаза и селезёнки. А ещё у него не было крови, порченной жаждой мести, потому что всю её он отдал мне.

Юноша — это я. Моя сожжённая душа.

Вторая её половинка.

— Знаешь, — тихо сказала Порча. — Если бы они тебя не искалечили, то были бы сейчас живы. — Она сидела на лавочке у подъезда, в тени, поэтому я не заметил её раньше. — Они пали жертвой самоуверенности.

— В первую очередь они пали жертвой своей жестокости, — ответил я, не глядя на Ленку. — Им нужно было просто вырубить меня. Не отнимать будущее. Не превращать в калеку.

— Потому что в этом случае ты рано или поздно позабыл бы Ольгу, — грустно закончила Порча.

И вздохнула, глядя на того меня, что лежал на асфальте. На слабого паренька, у которого отыскались силы только на месть.