Отражение

Очнувшись, я кричал от боли — она рвала меня, несмотря на всю ту наркоту, что в меня вливали, а когда вспомнил, что они сделали с Ольгой, — кричал и от боли, и от ненависти. Я знал, что искалечен, и выжил только потому, что ненавидел. Но что толку от того выживания и от той ненависти? Кем бы я вышел из больницы? Беспомощным инвалидом. И тогда пришла Порча. Ленка Порча, двоюродная сестра моей принцессы. Ленка Порча, которая сказала, что не смогла отыскать зверя, но знает, что нужно делать. Я не поверил. И не верил до тех пор, пока не увидел, как она плавит в руке стекло. Как заживляет раны. Как снимает боль… И ещё: Ленка была честна со мной. Она сказала, что я попаду в Отражение, но умру. Я выпущу зверя, но отдам ему свою кровь. Мой двойник стал плотью Отражения, а моя кровь связала его с Днём. Я не должен был помнить только одно: что случилось с Ольгой. Я должен был это выяснить…

Я выяснил.

— Где Сердцеед? — глухо спросила Порча.

— Издох.

— Ты меня обманул.

— Всё закончилось.

— Ты отомстил.

— Я умер.

— Таким было условие сделки.

— Что дальше?

Я не хотел задавать этот вопрос, но он сам сорвался с губ. Потому что я действительно не знал, что делать дальше. Я ведь не настоящий — я двойник. Я был создан для того, чтобы найти и убить. У меня хорошо получалось ненавидеть и ещё — любить мою принцессу. Но что делать теперь?

— Теперь ты свободен, — негромко произнесла Порча.

— Я не был рабом.

— Неужели? — Она не смеётся, она серьёзна, но от этого только хуже, потому что она права. — Ты был рабом своей ярости.

— Знаю… — Я неуверенно машу рукой и в последний раз оглядываю родной двор, посреди которого я лежу мёртвый. — Я умру?

— Нет, — качает головой Ленка. — Дети Великого Полнолуния ребята крепкие, ты протянешь долго.

— Что я буду делать это долго?! — кричу я.

Мне страшно.

— Теперь у тебя есть жизнь. — Порча поднимается. — Пошли, покажу тебе Отражение.

Серость рассвета почти исчезла. Лающий страж спит. Я медленно бреду за Ленкой по улице, на которой становится всё больше и больше жёлтых машин, а дом, который должен был родиться в Питере, смотрит мне в спину.

Я иду жить свою жизнь.

Макам I

Проклятый старый дом

В заросшем парке стоит старинный дом,

Забиты окна, и мрак царит

Извечно в нём,

Сказать я пытался, чудовищ нет на земле,

Но тут же раздался ужасный голос во мгле,

Голос во мгле…[2]

Ingresso

Летний дождь не приносит холода — он освежает. Его прохладные капли падают на раскалённые камни, на асфальт, только что потевший липкой смолой, на горячие крыши и людей, радующихся брызгам неба. Капли рассказывают, что скоро, через месяц, или два, или три — не важно… Время не важно, ведь оно проходит, и скоро наступит осень. Капли потяжелеют и помрачнеют, наполнившись грустью жёлтых листьев и холодным смехом длинной ночи…

Но сейчас они веселы и в радость даже вечером, делая сумрачную прохладу ещё более свежей, а город — чистым.

И именно в дождь свернул на Охотный Ряд необычный автомобиль: чёрный, как засвеченная плёнка, и такой же блестящий, а главное — такой же старый «Horch 951 Pullman», железный аристократ, рождённый в давние времена фотографических отражений. «Horch» ехал быстро, но аккуратно, привлекая не внимание дорожной полиции, а только взгляды — и полицейских, и автомобилистов, и даже прохожих, оборачивающихся на воплощённое в металле изящество. Зрители понимали, что в таком лимузине перемещаются очень важные персоны, удивлялись отсутствию сопровождения из тяжёлых, прямоугольных внедорожников, и не догадывались, что единственным пассажиром блестящего «Horch» был его шофёр.

Посланный в город с поручением.

С Новой площади он повернул на Маросейку, с неё — на Большой Спасоглинищевский и стал неспешно спускаться к Солянке. Но, почти добравшись до неё, притормозил, взял налево, в тёмный двор старого двухэтажного дома, и остановился у ведущей в подвал двери. У двери не толкались, хотя заведение «Подпольный Шомпол» пользовалось в Отражении популярностью, и столики приходилось заказывать, а лишних гостей держать в уличной очереди.

Но не сегодня.

Сегодня водитель поставил «Horch» напротив двери, но охранники смолчали. Не струсили — они мало чего боялись, — а промолчали, признавая право гостя вести себя подобным образом. Охрана у неприметной двери неприметного подвального заведения тоже отличалась неприметностью: два заурядного сложения брюнета в чёрных футболках, кроссовках и брюках свободного кроя. Скромные крепыши с узкими чёрными глазами, которых не сразу заметишь, а если заметишь, то внимания не обратишь. Но то — несведущие. Водитель же отлично знал, что заведение стерегут яомо, а судя по тому, как они поворачивали головы — леопарды в своём втором облике.

Очень опасные противники, хоть и неприметные.

Но даже они не рискнут оскорблять владельца лимузина нападением на его шофёра. Знают, к чему приведёт подобная наглость.

Охранники смолчали.