Отражение

— Где я? — спросил Кирилл громко, поскольку звук голоса приносил некое успокоение.

Спросил и сам себе ответил:

— Я не узнаю комнату.

— Как меня зовут?

— Меня зовут Кирилл.

— Это не моё имя.

— Лучшего нет.

— Что происходит?

— Я очнулся на полу в незнакомой запертой комнате. Один. Болит скула. — Мужчина пощупал лицо. — Бровь рассечена, костяшки пальцев разбиты, документов нет, одежды нет, и я ничего не помню. Как я здесь оказался? Была вечеринка? Может, мы с друзьями вчера здорово перебрали? — Кирилл помолчал. — Надеюсь, память вернётся. Наверное, из-за этого я так растерялся: ничего не ясно, вокруг никого… Я совсем один. И совершенно не помню эту чёртову комнату. Большую… не комната, а зал с высоченными, под пять метров, потолками. В дальнем углу стоит мраморный камин… Я что, в каком-нибудь дворце? Или в зáмке?

Звук голоса поначалу действительно успокоил мужчину, но теперь, по мере того как вопросы становились всё более неприятными, а ответы отсутствовали, Кирилл вновь стал нервничать.

— Где я? — а в следующий миг сообразил: — Надо выглянуть в окно! Во всяком случае, станет ясно, что я на Земле.

Шутка не показалась смешной.

Мужчина ни черта не помнил, но в глубине души отчего-то появилось ощущение, что он действительно мог проснуться не на Земле, и ощущение его тревожило.

Кирилл повернулся, отыскал взглядом высоченные окна, точнее, отыскал взглядом плотно задёрнутые портьеры, за которыми, возможно, прятались высоченные окна, вздохнул и медленно, словно ожидая нападения, подошёл к ним. Портьеры оказались очень плотными, из тяжёлой бархатной ткани и… старыми. Создавалось впечатление, что они провисели в этом дворце, зáмке или особняке несколько столетий и окаменели в той форме, которую им придал средневековый дизайнер. Или горничная. Или… В общем, тот, кто прикасался к портьерам последним. При этом на бархате совсем не оказалось пыли. Каменная твёрдость есть, а пыли нет.

Убедившись, что раздвинуть портьеры не удаётся, Кирилл с трудом протиснулся между ними и стеной, бочком добрался до окна, жадно заглянул в него и не удержался от короткого ругательства:

— Проклятье!

На улице очень темно, можно сказать — беспросветно темно: ни силуэтов деревьев, ни огней других домов, ни придорожных фонарей — ничего. Разглядеть удалось лишь потоки воды, омывающие стекло, и стало ясно, что на улице идёт сильный дождь. Однако его шум оставался по ту сторону стекла. Окна оказались старыми, скорее всего, ровесниками особняка, но звукоизоляцию обеспечивали идеальную.

— Есть в этом что-то неправильное, — пробормотал мужчина, но что именно, уловить не смог.

Кирилл огляделся, надеясь отыскать ручки или шпингалеты, ничего не обнаружил и решил разбить стекло: поскольку тяжёлая дверь заперта и сломать её не представляется возможным, окно оставалось единственным выходом из комнаты.

Выбить стекло, выйти на улицу, пусть даже и в набедренной повязке, пусть даже под дождь, отыскать дверь в особняк, постучаться и… Что будет дальше, Кирилл представить не мог, поскольку не помнил, с чего всё началось. Но знал, что окончание жуткой неизвестности само по себе станет превосходным достижением.

Решено! Надо бить стекло!

«Может, подождём? — поинтересовался голос разума. — Если тебя действительно заперли друзья, зачем портить вечеринку разбитым окном?»

Кирилл на мгновение замер, но затем качнул головой, прогоняя сомнения прочь:

— Я не могу больше ждать, не могу сидеть и ничего не делать. Если бы я помнил, как тут оказался, — это одно, но я не помню, и мне… Мне от этого неуютно.

Кирилл завуалированно признался себе в страхе, но только себе. Никто другой о его слабости не узнает.

Он вспомнил, что видел несколько старинных, изогнутых стульев, выбрался из-за портьер, подошёл к ним и вздрогнул: рядом со стульями в беспорядке валялась одежда.

«Моя?»

Поднял пиджак, прикинул к плечам, хмыкнул — узок, для очистки совести приложил к ноге туфлю, вновь хмыкнул и бросил её обратно. Подумал, поворошил груду одежды и убедился, что видит законченный комплект: серые брюки в полоску, чёрный пиджак, белая сорочка, галстук, белые перчатки, блестящие туфли, носки… Очень похоже на одежду слуги.

Здесь разделся дворецкий? А где он сам?

Причём одежду не сняли, а скинули, она пребывает в полном беспорядке, а на сорочке в спешке оторвали две пуговицы.

Похоже, по дому бегает голый слуга, сорвавший одежду в припадке ярости или страсти. Или ему за это заплатили…

«Может, это я сорвал с него одежду? А потом избил?»

Думать об этом не хотелось. Кирилл взял стул, вернулся к окну, напрягаясь и ругаясь, сдвинул правую портьеру, не намного, но достаточно, чтобы размахнуться для удара, размахнулся, в последний момент, конечно, чуть зажмурил глаза, опасаясь осколков, но… Но старые стёкла, вставленные в старые и хлипкие на вид рамы, спокойно выдержали мощный удар тяжёлым стулом. И вместо звона разбитого стекла в гостиной прозвучала громкая брань уронившего мебель Кирилла.

Стул сломался, рама не шелохнулась.

— Всё это очень странно…